Мой друг Карлос Шакал. Революционер, ставший героем голливудских фильмов «Шакал» и «Карлос»

После этого Карлос начал надиктовывать по-французски второе коммюнике, которое предназначалось для прочтения в эфире. Вкратце там говорилось о том, что арабская нация является жертвой сионистского заговора, призванного содействовать победе мирового империализма. Среди заговорщиков — израильское правительство, американские сионисты, некоторые реакционные арабские режимы, которые выступают против палестинского движения и стараются стравить между собой арабские народы. Отдельной строкой шла фраза о том, что Израиль не имеет субъектности, а значит, никакие переговоры с ним невозможны и будут считаться капитуляцией перед Израилем. Также в своем манифесте Карлос требовал скорейшего вступления Египта в войну для окончательной победы над сионизмом и его приспешниками. По его утверждению, такой исход событий будет возможен, если появится единый для арабов палестинский фронт, а арабская нефть должна быть кровью в жилах нового справедливого мира, где не будет Израиля и постоянной гегемонии США.

После того как последняя клавиша ударила по листу, Карлос махнул рукой секретарю и сказал ей отправлять послание на улицу, чтобы скорее передать его заждавшимся полицейским. Как только они вышли на порог здания, она услышала десятки маленьких молоточков — это были передернутые затворы. Истошно крича: «Не стрелять!», она размахивала листом бумаги от Карлоса.

Он себя чувствовал вполне самоуверенно: оставлял без опаски оружие, вел светскую беседу с министром Венесуэлы Эрнандесом Акостой. А чего ему, собственно, было бояться? Того, что один из послов схватит пистолет? Ну, разве только для того, чтобы выстрелить себе в голову. Австрийцы, стянутые к штаб-квартире, тоже были податливы и в меру послушны — слишком большие рыбы плавали в этом начиненном взрывчаткой аквариуме. Его немного беспокоил Кляйн, однако, к его счастью, среди министров оказался врач — это был нефтяной министр дружественной Нигерии. Он осмотрел раненого и сказал, что если не принять меры, то он умрет. После этого министр Алжира Белаид Абдессалам лично сопроводил Кляйна вниз и передал в руки полиции и медиков, после чего вернулся обратно в штаб-квартиру.

Уже в карете скорой помощи полицейский спросил у тяжелораненого Кляйна:

— Вы заложник?

На что тот ответил:

— Нет, я исполняю волю палестинского освободительного движения. Меня зовут Энджи.

Боевика доставили в больницу, где тут же прооперировали: пуля разорвала толстую кишку, поджелудочную железу и важные артерии.

В качестве посредника на переговорах Карлосом был выбран ливийский посол, однако тот отбыл с визитом в Венгрию. Другим он не доверял. За исключением разве что иракского поверенного в делах Риада аль-Аззави, которому Карлос сразу заявил:

— Они, возможно, еще не знают, кто осуществляет эту операцию. Так вот. Передайте им, что я из Венесуэлы и меня зовут Карлос. Тот самый знаменитый Карлос.

С этого момента все переговоры проходили через поверенного. К требованиям Карлоса предоставить самолет добавилось еще одно: вернуть раненого Ганса-Йохима Кляйна, который пока даже не приходил в сознание.

Встретившись с представителями власти, аль-Аззави пересказал Карлосу, что раненому товарищу следует пробыть в больнице как минимум месяц. Отчасти это была действительно необходимость — Кляйн был подключен к аппарату искусственного дыхания. Но, конечно, это была одна сторона медали, другая — им нужен был хоть один участник захвата, который мог бы все рассказать. Это было настолько очевидно, что Карлос без раздумий бросил, что если Кляйну суждено умереть, то пусть он это делает в самолете.

Рассматривал его требования не кто иной, как австрийский канцлер, социалист Бруно Крайский, который прервал свои рождественские каникулы с семьей и экстренно прилетел в Вену. Доподлинно известно, что сам Крайский сочувствовал делу палестинцев.

В три часа дня шейх Ямани был вызван на разговор в отдельную комнату: то ли из сентиментальности, то ли из любопытства Карлос решил лично говорить с саудовским министром. Взлет карьеры Ямани пришелся на правление короля Фейсала, когда он в возрасте 32 лет стал министром нефтяной промышленности Саудовской Аравии. Для монстров нефтянки, мировой политики и всего мира Ямани был лицом, пускай и отвратительным, новой нефтяной эры, которая теперь диктовала свои правила. Его силу укрепляло и время, и тот простой факт, что он находился у истоков власти более длительный период, чем кто-либо другой.

По происхождению Ямани был хиджази из района более светского торгового побережья Красного моря. Северная часть Саудовской Аравии, провинция Неджд, в отличие от Хиджаза, была более изолированной от мира и состояла из разбросанных в пустыне княжеств, которые в свое время обеспечили поддержку Ибн Сауду и которые считали своим центром Эр-Рияд. Ямани родился в Мекке в 1930 году — в том самом, когда Сент-Джон Филби убедил короля Ибн Сауда, что единственный выход из тяжелейшего финансового положения королевства — дать разрешение на разведку нефти и других полезных ископаемых.