Мой гарем

Она говорила так, или приблизительно так, и что бы ты сделал на моем месте, дружище, если бы ты питал к ней мои чувства? О, я все расскажу тебе. Ее безумие передавалось мне. Все восстало во мне против ее решения, но мой мозг уже был отравлен, я, помимо своей воли, чувствовал ее правоту, и мне тоже хотелось бессмертной страсти. Мы уже дошли до ее дома, я увлек ее в палисадник, в ту беседку, где мы раньше вели наши интересные «отвлеченные» разговоры. Помню, что я валялся в ее ногах, помню, что я вставал, принимал трагические позы, грозил Ванде и произносил длинные монологи. И чем я становился безумнее, тем спокойнее была она. Это было какое-то дикое соревнование в нелепости и нелогичности требований, упреков и так далее. Наконец я у ее ног, на коленях припал к ее платью, и в эту минуту, помню, я любил ее, как обыкновенный смертный, я сделался самим собою, понял, что она дорога мне, и вновь повторил свою мольбу — отказать Антошкину и быть моей женой.

— Нет, никогда! — прозвучало надо мною.

И вдруг она оттолкнула меня, быстро поднялась со скамьи. Я тоже поднялся.

— Мгновение! Милый, лови мгновение! — услышал я коварный, щебечущий голос и снова потонул в бездонном взоре ее огромных глаз. — Близкий! Единственный! Помни, прощай!..

Горячий, безумный, мучительный поцелуй обжег мои губы — поцелуй один на всю жизнь. Когда я опомнился, пришел в себя, Ванды уже со мною не было.

Больше мне нечего рассказывать тебе. Я не спал ночами, я искал встречи с Вандой. Напрасно — она никуда не выходила.

Я решил явиться к ней на дом, хотя и не был знаком с ее семьей. Мне сказали, что она больна. Целыми ночами я простаивал в глубине ее палисадника и вперял воспаленные взоры в ее окно, закрытое ставнем. В окне было молчание и тьма. О чем думала, что делала моя затворница? Прошла неделя, и я возненавидел ее, как злое чудовище, причинившее мне неизмеримые муки. Я не думал о самоубийстве, о смерти. Все «обыкновенные» человеческие решения недолго уживались в моем уме. Я вспоминал слова Ванды, и все, что я ни придумывал, казалось мне оскорбительным для нее. Умереть! Да я оскорблю ее этой «пошлостью»... «Но так и нужно — назло, назло», — твердил я сам себе минутами.

Как видишь, я остался жив.

За день до ее свадьбы я, передав ей с тобою свое нелепое пожелание, бежал без оглядки из А. Я скитался по Италии, по Алжиру, нелегкая занесла меня в Египет. И только там, в эти безлунные таинственные ночи, под шатром мистического неба, у подножия пирамид, я оценил Ванду. Мне казалось, я понял ее неудовлетворимые порывы и в то же время я примирился с мыслью, что для меня Ванда навсегда потеряна.

Это было тогда, два года тому назад... Теперь, мой друг, случайно разбередив старую рану, я испытываю только одно бешенство... Возвращаюсь к своей просьбе. Ты поедешь к Ванде и скажешь, непременно скажешь ей в глаза следующее.

«Рыцарь белых цветов» пережил давно позабытое мгновение. Он пережил то, что не повторится. И он решил, что он любит ужаснейшую, безумнейшую, ненавистнейшую из женщин. Но он останется верен себе и ей — никогда, никогда ни одной встречи! Всю свою жизнь, во всякой обстановке, среди «забот и треволнений», в объятиях других женщин, он будет носить в себе и видеть впереди себя недосягаемый и ненавистный образ, но ни на мгновенье он не обманется, не поверит ему. Так и скажи ей! Это ложь, это истерия, извращение чувственности, все что угодно, но не особая «форма любви». «Рыцарь белых цветов» желает здравствовать выходцу из «другого мира», нянчащему полдюжины детишек и в свободную минуту штопающему мужнины чулки. Ложь, тысячу раз. Все ложь! Белые цветы налгали! Жасмины налгали! И бедный рыцарь поддался этой лжи; он не сумел взять то, что ему принадлежало по праву, и глубоко раскаивается в этом. Вот и все, дружище! Вся цель твоей поездки в этом. Да, да, скажи ей, что я раскаиваюсь, рву на себе волосы от досады... Я был размазней, я прозевал счастливое мгновение.

Больше ничего, мой друг! Потом, если у тебя останется время и лишняя четвертная в кошельке, ты даже можешь заехать ко мне в Питер и сам, лично, не прибегая к мертвым строкам, рассказать мне, что отразилось на ее лице.

А славно она тебя выпроводит за дверь — воображаю! Ну-ка, любитель оригинальных приключений, собирайся, брат, в путь-дорогу! Никаких отговорок.

НИЧЕГО НЕ БЫЛО

I

Одинцов с шумом распахнул дверь в 39-й номер «Биржевой гостиницы» и в густых клубах табачного дыма увидал знакомую компанию. И с того момента, как он переступил порог, — он хорошо это запомнил, — вместе с запахом кахетинского вина, шашлыка и пива, говором подгулявших приятелей и стонущими звуками фисгармонии, его охватил порыв радостножуткого смешанного чувства.