Мой идеальный смерч

— Кому как, — проворчала я, щекой касаясь его груди. — Слушай, Смерчинский… Денис, я не знаю, что тебя сейчас тревожит. Но то, что тебя тревожит мне совершенно не нравится. Тебе обязательно надо забыть. Забыть то, что тебя беспокоит. Если это Ольга, то представь меня на ее месте, а я представлю Ника, и мы на минутку будет счастливы. А если, — продолжала я, осознавая, что говорю какие-то нелепо-серьезные вещи, не свойственные мне — или прежней мне? — Если тебя тревожит что-то другое, о чем ты не хочешь говорить, то можешь представить, что обнимаешь… ммм… свою клубничную фею.

После этих слов я, наконец, догадалась обнять и его: за пояс. Так мне приходилось держаться за него в тот момент, когда мы мчались на его байке выполнять Миссию N 1.

— Какую фею? — тихо спросил Дэнни, явно заинтригованный, на что я и рассчитывала. Человек слышит нелепость — немного "отрывается" от своей проблемы. Например, не каждый знает о клубнично фее! Еще бы, я сама о ней впервые узнала пару секунд назад, только тогда, когда очередная конфетно-розовая мысль-головастик вынырнула из глубин сознания с табличкой: "Клубничная фея!!!". На картонке, под надписью, была нарисована кривая мелкая волшебница с несоразмерно большими прозрачнымикрылышками, украшенными изображенными впопыхах пятиконечными звездочками, также фея могла похвастаться фиолетовыми хитрыми глазками с длиннющими ресницами и огромной вульгарной лыбой на лице.

— У каждого человека есть фея. — Тоном народной сказительницы продолжала отвлекать я своего друга. — У мальчиков — клубничная, у девочек грушевая.

— Грушевая? Почему грушевая? — заинтересовался Смерч. — Почему не яблочная или апельсиновая? Их больше, чем груши уважают.

— Потому что, — не пожелала дать ответ я — эта "груша" сама собой изо рта вылетела, — не перебивай меня, Смерчинский. Чего ты такой невоспитанный? В общем, у каждого есть грушевая или клубничная фея. Они приходят к человеку только тогда, когда ему плохо, утешают его, когда он плачет, обнимают его, когда ему больно. И тогда из их крыльев — а у них огромные прозрачные крылья цвета радуги — поваляется серебристый свет, Этот свет волшебный, приносящий хорошее настроение и дарящий улыбку. Человек его вдыхает, и ему становится намного лучше.

— Как свет можно вдохнуть? — с любопытством спросил парень, внимая моим словам, как ребенок сказке о Дедушке Морозе.

— Слушай, ты, — нахмурилась я деланно, — хватит меня перебивать! В общем, представь этот свет, что исходит из моих клубничных крыльев, глубоко вдохни и тебе станет лучше. Представь, что ты дышишь серебряным светом.

Денис, не став спорить и говорить, что это детская ерунда, сделал все, что я от него потребовала, и произнес задумчиво:

— Действительно, лучше. Может быть, у феи кокаиновые крылья?

— Нафталиновые. Ты озабоченный, Смерчинский. У тебя на уме только удовольствия и запретные плоды.

— Ты знаешь, что к кокаину можно быстро привыкнуть, хотя многие не считают его за слишком тяжелый наркотик? — Поинтересовался он.

— Я не интересуюсь такими вещичками, — высокопарно отвечала я. — У меня нет вредных привычек. И вообще: я ему про чудо волшебства, он мне про наркотики.

— Прости.

Мы снова на мгновение заткнулись: он, я и город под окнами — стало тихо-тихо, как перед бурей.

— Маша?

— Что?

— Закрой глаза, — прошептал Дэн мне на ухо неожиданно, и я подчинилась его словам, с одной стороны почувствовав неладное, а с другой предвкушая что-то очень приятное.

— Не ругай меня за это, — услышала я голос Смерча около собственной щеки — я поняла, что его лицо находится так близко, потому что чувствовала кожей его дыхание. Он еще чуть крепче обнял меня, а я повторила это вслед за ним.

Просто легкое прикосновение губ к губам — это все, что произошло этой ночью. Не могу сказать, сколько это происходило. Десять, или двадцать, или тридцать секунд — я не знала точного времени, потерявшись в неожиданном головокружении, а потом мы почти одновременно отстранились друг от друга, с обоюдной неохотой разжав крепкие и не совсем уже дружеские объятия. Оба задумались.

Всего лишь дурацкое мультяшное прикосновение губ, а как же много оно стало значить, просто не верится самой! А сколько нежности оно привнесло в мою очень-очень, без сомнения, ранимую душу!

— Смерчинский, ты решил таким образом отобрать все оставшееся у меня тепло? — поинтересовалась я ворчливо, не показывая виду, что ошеломлена.

— Да, — коротко ответил он, улыбнулся мне и направился в спальню. Я тут же зашагала следом за ним, предварительно закрыв окно, за которым началась мало-помалу буря: гроза, ветрище, косой дождь, все нарастающий гром.

— Я не привередлива, и гнать тебя на диван, как в фильмах, не буду, — отозвалась я, глядя, как он садится на диван. — Ты даже можешь раздеться.

— Спасибо. Ты добра ко мне. Ты тоже можешь раздеться, — без задней мысли произнес парень.