Уилл подумал, что слышал уже как минимум с десяток вариантов таких разговоров, но в этом было его преимущество: он знал, по каким законам они развиваются, и их разговор действительно развивался неплохо. Может быть, он не сделал ничего стоящего за последние полтора десятка лет, но уж точно научился сочувственно хмыкать, когда женщина рассказывала ему о том, как ужасно к ней относился ее бывший муж. Уж хмыкать-то он умел. И это хмыканье срабатывало. Ведь нельзя, думал он, навредить тем, что внимательно слушаешь чьи-то душевные излияния. По меркам «Одиноких родителей» история Рейчел была вполне заурядной. Выяснилось, что она не любила своего мужа скорее за то, кем он был, чем за то, как он с ней поступил.
– Так какого же черта ты родила от него ребенка? – Уилл был пьян. Расслабился в честь Нового года. И чувствовал себя свободно.
Она засмеялась:
– Хороший вопрос, на который нет ответа. Порой мнение о людях меняется. А как зовут маму Маркуса?
– Фиона. – Это было чистой правдой.
– А ты изменил свое мнение о ней?
– Да нет.
– Так что же произошло?
– Не знаю. – Он пожал плечами и достаточно убедительно изобразил человека, абсолютно подавленного и сбитого с толку. Эти слова и жесты были выражением его отчаяния, но по иронии судьбы они стали шагом к их сближению.
Рейчел улыбнулась, взяла в руки нож, который лежал без дела, и стала его рассматривать.
– В конце концов, ответ «не знаю» – самый честный из всех. Потому что я тоже не знаю, и была бы нечестна, если бы стала делать вид, что это не так.
В полночь они нашли друг друга в толпе и поцеловались, поцелуй пришелся куда-то между щекой и губами – жест неловкий и двусмысленный, но, надо надеяться, символичный. В половине первого, перед тем как Рейчел ушла, они договорились, что их мальчики должны встретиться, чтобы похвастаться друг перед другом скейтбордами, бейсболками и новогодними выпусками комиксов про Симпсонов.
Глава 25
Элли была среди гостей на новогодней вечеринке у Сьюзи. На минутку Маркус подумал, что это кто-то очень похожий на Элли, в таком же, как у нее, свитере с Куртом Кобейном, но потом двойник Элли заметил его и заорал: «Маркус!» – подошел, обнял его и поцеловал в лоб – это в некотором роде прояснило замешательство.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он ее.
– Мы всегда празднуем здесь Новый год, – пояснила она, – моя мама – очень хорошая подруга Сьюзи.
– Я никогда тебя здесь не видел.
– Ты же никогда не был здесь на Новый год, дурачок!
Так и есть. Он тысячу раз бывал дома у Сьюзи, но никогда не был здесь на вечеринках. В этом году ему разрешили пойти в первый раз. Почему даже в самом простом и банальном разговоре с Элли он все равно умудрялся ляпнуть какую-нибудь глупость?
– А которая из них твоя мама?
– Не спрашивай, – сказала Элли. – Не сейчас.
– Почему?
– Потому что она танцует.
Маркус оглянулся на небольшую кучку людей, танцующих в углу, где обычно стоял телевизор. Их было четверо – мужчина и трое женщин, и только одна из них, кажется, отрывалась по полной программе: она по-боксерски выбрасывала перед собой руки и трясла волосами. Маркус догадался, что это, должно быть, и есть мама Элли – не потому, что она была на нее похожа (никто из взрослых не мог выглядеть как Элли, потому что никто из них в жизни не обкромсал бы себе волосы хозяйственными ножницами и не накрасил бы губы черной помадой, а во внешности Элли только это и бросалось в глаза), а потому, что Элли сгорала со стыда, а из всех танцующих только эта женщина могла вогнать кого-то в краску. Остальные танцующие тоже выглядели смущенно, следовательно, за них самих никто краснеть не мог. Они просто слегка притопывали ногами, и понять, что они танцуют, можно было только из того, что они стояли лицом к лицу, но не смотрели друг на друга и не разговаривали.
– Хотел бы я уметь так танцевать, – сказал Маркус.
Элли скорчила рожу.
– Все могут так танцевать. Главное условие – паршивая музыка и полное отсутствие мозгов.
– Мне кажется, она замечательно выглядит. Ей весело.
– А кому какое дело до ее веселья? Главное то, что она выглядит как полная идиотка.
– А ты любишь свою маму?
– Да, она ничего.
– А папу?
– Он тоже ничего. Они не живут вместе.
– А ты из-за этого переживаешь?
– Нет. Иногда. Не хочу об этом говорить. Ну что, Маркус, ты хорошо прожил девяносто третий год?
Маркус на минутку задумался о том, каким был девяносто третий год, и мгновенно понял, что девяносто третий год назвать хорошим нельзя. Он мог сравнивать его только с десятью-одиннадцатью прожитыми годами; года три-четыре из них он почти не помнил, но, насколько он мог судить, год, похожий на тот, что пришлось ему пережить, не понравился бы никому. Новая школа, инцидент с больницей, ребята из школы… год прошел совершенно впустую.
– Нет.
– Тебе нужно выпить, – поставила диагноз Элли. – Что ты будешь? Я принесу, и ты мне обо всем расскажешь. Только учти: я могу заскучать и уйти разговаривать с другими, со мной такое бывает.
– Хорошо.
– Так что ты будешь пить?
– Колу.
– Тебе нужно выпить по-настоящему.
– Мне еще не разрешают.