Мой отец — Лаврентий Берия

Сталин и Жуков. Первый — Верховный Главнокомандующий, глава державы-победительницы, второй — выдающийся полководец только что отгремевшей войны, но не единственный в маршальской когорте. Первый — на трибуне Мавзолея, второй — на белом коне принимает Парад Победы. Почему именно он? Причиной ли тому, как считается, преклонный возраст Сталина? И почему ни Рокоссовский, ни Василевский, ни Конев?

Злые языки утверждают, что поначалу Верховный намеревался принимать Парад Победы сам и даже, не имея кавалерийского опыта, сел на коня, но тот его сбросил. «Что поделаешь, — якобы произнес Сталин, — стар я стал. Пусть парад принимает Жуков…» Легенда? Похоже, что так. В свое время нечто подобное, по слухам, было и с министром Николаем Булганиным. Второй раз в седло садиться тот отказался.

Когда Булганин возглавил Министерство Вооруженных Сил, изменилась сама форма приема парадов. Было решено, а такими вещами занималась целая группа людей, внести некоторые коррективы. Рассуждали так: лошадки — это красиво, но пора от них отказаться и переходить на автомобили. Так что никакая лошадь Булганина не сбрасывала, ему даже не пришлось в Манеж на тренировки ходить.

Сын Сталина, Василий, ездил хорошо. Сам же Сталин и не пытался никогда сесть на коня. Он сразу же, когда зашла речь о Параде Победы, сказал, что принимать его должен Жуков. Возражений, естественно, не последовало. Командовать парадом было поручено Рокоссовскому. Очень обиделся Конев. Да и другие командующие фронтами такое решение встретили без особого энтузиазма. Но спорить, конечно, не стали…

Примерно такая же ситуация возникла, когда решалось, кто должен брать Берлин. Уже было известно, что Рокоссовский станет после войны министром обороны Польши, и его хотели представить человеком польского происхождения.

Отец предложил Жукова. Русский народ, считал он, вынес основную тяжесть войны и штурмовать Берлин должен именно русский человек. Сталин согласился. Возможно, Рокоссовский в глубине души и был обижен, но этого не показал. Вообще он был человеком, который всегда стоял выше личных обид. Можно судить об этом хотя бы по его боевой биографии. Воевал он героически, а ведь до этого были и арест, и те издевательства, которые и он сам перенес, и его товарищи.

А вот Конев Жукову просто завидовал. То ли это была чисто человеческая зависть, то ли зависть полководца, судить не берусь. Сам Конев был, безусловно, одаренным военным, этого у него не отнимешь, хотя те люди, которые служили под его началом, утверждали, что людей он не жалел, при выполнении задачи шел на любые жертвы. Крут бывал нередко, мог позволить себе избивать палкой ближайших подчиненных, например.

Был у него и еще один грех — и при Сталине, и при Хрущеве порочил людей, Жукова — в особенности. И в ЦК на Георгия Константиновича писал, и Сталину. Да и не он один из военачальников был таким, к сожалению. Жукову, скажем, многие завидовали. Он в войну отца просил, знаю: «Дай мне порядочного человека, желательно Серова, и я буду уверен, что он на меня напраслину возводить не будет, а в случае чего и прикроет». И генерал Серов до Берлина с Жуковым дошел. И к Герою его Георгий Константинович представил.

И Сталин, и отец считали, что после войны именно Жуков должен стать министром обороны. Если бы не Хрущев, Булганин и другие, так бы и получилось еще при жизни отца. В марте 1953 года, когда Георгия Константиновича назначили первым заместителем министра обороны, помню его разговор с моим отцом, что его обязательно надо сделать министром. Пока, сказал отец, не получилось и надо подождать немного. «Ты, Георгий, — говорил отец, — не переживай. Кроме тебя, в этой должности никого не вижу».

Те разговоры, которые велись в моем присутствии, были всегда на редкость доверительными. Например, Георгий Константинович действительно хотел убрать из армии политработников. По его мнению, они лишь разлагали Вооруженные Силы. Жуков в узком кругу называл их шпиками и не раз говорил у нас дома: «Сколько же можно их терпеть? Или мы не доверяем офицерам?» Отец успокаивал: «Подожди, сразу ломать нельзя. Мы с тобой, поверь, не устоим. Надо ждать».

Не в защиту Сталина, а исключительно ради объективности должен сказать, что хотя он и дал согласие на смещение Георгия Константиновича, инициатива исходила не от него. «Постарались» военные. Виной всему все та же зависть. Наверняка и чье-то самолюбие когда-то задел. Человек он был требовательный, возможно, в какой-то степени и груб бывал. Правда, я его за это осуждать не берусь. Может, порой и время требовало.

На войне не до сантиментов, тут размягчаться нельзя, тем более человек занимал такую ответственную должность.