На ватных ногах делаю шаг вперед, влажными от страха руками опираюсь на кованые перила крыльца и пустым взглядом смотрю вдаль. Перед глазами закатное солнце, оно прячется за кромку леса. Цепляюсь за него, как за ниточку, способную подарить тепло, которого так не хватает сейчас. Мне необходимо отогреть тело и измученную годами душу. Найти внутренний баланс. Может, так я смогу поговорить с сыном.
Прикрываю веки и вдыхаю легкий, сладкий аромат пионов. Он проникает в глубь меня, волнами расходится по телу. Мне становится немного легче. Совсем немного.
— Он любит тебя, — со стороны двери звучит тихий голос сына.
Вздрагиваю, боясь оглянуться и увидеть в его глазах осуждение. Оно ударит по мне слишком сильно.
Я не готова.
— Прошло слишком много лет, — произношу в никуда. — За это время многое изменилось.
— Только у него ничего не изменилось!
Жмурюсь, прикусываю до боли губы и мечтаю исчезнуть. Слишком больно слышать подобное из уст родного сына. Слишком больно, чтобы вынести это одной.
Вздрагиваю и крепче сжимаю перила, когда за спиной раздается новая волна упреков:
— Он любит! Любит! Когда ты уже это поймешь? — всхлипывает на последнем слове сын. — Ты такая глупая, мам.
Не хочу оборачиваться. Но мне все же приходится взять себя в руки и повернуться, чтобы убедиться в догадке. Красное от злости лицо и заплаканные глаза родного ребенка, в которых плещутся волны ненависти и непонимания ситуации в целом, причиняют такую боль, что я не выдерживаю и начинаю плакать сама.
Неосознанно делаю шаг вперед, протягиваю руку и… будто получаю пощечину. Антон упрямо трясет головой и отступает назад, вниз по ступенькам.
— Антон, все очень сложно, — пытаюсь донести до детского сознания, что не все так просто в этой жизни, и есть ситуации, которые по щелчку пальцев не решаются. Что у взрослых есть причины не быть вместе. Да, порой они глупы и наивны, но они есть. И это «есть» рано или поздно может стать причиной большого конфликта. Взять, к примеру недоверие. Это просто замечательный повод для ссор. Для расставания любящих сердец.
— Сложно? У вас, взрослых, все всегда сложно, правда, мам? Вы сами усложняете себе жизнь. Не проще ли было сказать ему, что любишь? Что сложного в том, что признаться самой себе в правде и вернуть мне отца? — схватив пластмассовую лопатку для обуви, с нескрываемой злостью надевает кроссовки.
Только сейчас я замечаю за плечами сына «толстый» рюкзак и дергаюсь в его сторону. Он поднимает на меня пасмурно-серые глаза, хмурит брови, заметив рывок. Я торможу, ни сделав ни шагу. Мне совершенно не нравится то, что я сейчас наблюдаю, но еще больше мне не нравится возможность потерять его доверие.
— Антон, успокойся, пожалуйста, — выставляю перед собой руки в примирительном жесте и отступаю в сторону, преграждая путь к побегу. — Ты понимаешь не все. Все очень сложно, — трясу головой и сжимаю кулаки. Боль растекается по телу, оседает в груди и давит, причиняя адскую боль.
— Конечно, я же еще маленький ребенок. Куда мне до вас, взрослых, — злорадно усмехается и с психом швыряет лопатку в угол. Она ударяется о вазу, оглашающий звон бьет по нервам и заставляет крепче сжать кулаки. От безнадежности. Лопатка с грохотом летит на пол, вместе с ней летят надежды на мирное разрешение конфликта. — А ты взрослая и все понимаешь? Только вот нет, ты ничего не понимаешь! Слышишь? — кричит, тыча в меня указательным пальцем. — Ты не понимаешь! И не видишь, как папа страдает. Что сложного в том, чтобы дать ему шанс? Он же любит нас и часто приезжает в гости, а у него ведь работа. Он по ночам работает, я сам это видел. А еще видел, что ты постоянно от него шарахаешься, будто он прокаженный какой-то. Но он мой отец! И я люблю его! Слышишь?
Я ошеломлена.
Такой бурной реакции от сына я не ожидала. Он никогда не позволял себе таких слов и тем более эмоций, последние несколько лет так вообще тишь да гладь была. Стою, хлопаю ресницами и думаю, что ему сказать на все это. А еще откуда он знает, что его отец работает ночами, думая, что мы спим? Неужто сын за ним подглядывал так же, как и я? Да не-е-е. Быть такого не может.
— Антон, прошло слишком много времени, и мы с твоим отцом во многом изменились. Стали слишком разными, — пытаюсь вразумить сына, остановить и нормально поговорить, но это оказывается выше моих сил.
Зло зыркнув на меня, он спрыгивает со ступеньки и поднимает с газона велосипед.
— Ты врешь! Просто ищешь отмазку, чтобы не прощать его.
А ведь не поспоришь.
Сын действительно прав. Все на самом деле так и есть. Я просто ищу отмазку, чтобы не прощать его и… себя.
— Позволь поинтересоваться, а куда ты собрался в таком виде на ночь глядя? — взмахиваю рукой, делая акцент на его ногах. На нем домашнее трико с вытянутыми коленками. Он так и не переоделся. Но хуже то, что он никогда в таком виде не выходил за пределы двора.
— А разве это так важно? Я думал, что тебе и на меня плевать, — вцепившись в руль велосипеда, приподнимает переднее колесо и разворачивает свой агрегат в сторону калитки.