Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы

Георгий Александрович ласковый был до невозможности, он всем говорил «детка». Он любил делиться своим рецептом: надо взять кусок хлеба, намазать его медком и съесть со стаканом горячего молока. Это правда очень вкусно…

Он был милый, домашний человек. Вот Георгий Александрович подошёл ко мне и сказал: «Детка моя, мы решили обновить нашу партийную организацию. Хотим рекомендовать пять мальчиков, но нам ещё нужна и девочка. Мы решили рекомендовать тебя». Мне тогда было 28 лет. Потом мне Славка Богачёв, который уже работал в театре, сказал: «Ну, ты так громко вступила в партию…»

На самом деле я произнесла гениальную фразу. Это я потом поняла, что она была гениальная в своей непосредственности. Я просто сказала: «Ну, если вы так считаете…» И всё. Я не могла отказаться, потому что я не была так подкована, как москвичи. Девочка из глубокой провинции наивно верила, что партия – наш рулевой. Отказаться и сказать: «Вы знаете, я не подхожу, я не готова, и так далее» – мне в тот момент и в голову не приходило.

Это потом уже, когда ко мне приходил кагэбэшник, а он заявлялся раза два, и говорил: «Валентина Илларионовна, я хочу вас просить, ну если вы что-нибудь заметите, всякие бывают люди, всякое говорят…» – я уже всё понимала. Прямо и честно глядя ему в глаза, не сильно наигрывая, отвечала: «Конечно, если я что-нибудь когда-нибудь замечу… Нет слов… обязательно». А сама про себя думала: неужели он не видит, что я не то что смеюсь над ним, а говорю как-то так, с иронией. А потом со мной судьба сыграла злую шутку. Но я никогда ничего не подписывала и не была стукачом, слава Богу.

Так вот, мои критические выступления на партсобраниях в театре активно не нравились нашему директору. Мало того что он делал всё, чтобы меня обходили при распределении ролей, так ещё и молодым режиссёрам, которые приходили в театр, говорит: «Не берите Талызину, у неё плохой характер».

Мой трудный характер! Не знаю, откуда это вообще пошло. Трудный характер был у Раневской. Трудный характер, говорят, у Нины Руслановой, и у Светы Крючковой якобы очень трудный…

Предположим, со мной не просто. О чём это говорит? Наверное, о том, что как только человек мало-мальски имеет какую-то индивидуальность, всегда скажут, что у него трудный характер.

Я никогда из себя не корчила звезду-небожительницу, как некоторые из моих коллег. Недавно со мной снималась молодая актриса, которая выдавала такое, что все скукоживались. Я себе такого никогда не позволяла. А тут… Она звезда! А когда смотришь её на экране, то можно переключить программу через полторы минуты, потому что это лицо не привлекает, не притягивает.

Вот я вроде такая энергичная, такая командирша, слава Богу, я не была никогда ни в каком начальстве. Мне никогда не хотелось стать режиссёром или, к примеру, педагогом. Что-то насаждать, кому-то объяснять – я это делаю только по очень суровой необходимости. Ещё пять раз извинюсь.

Лосева давно уже нет, а у нас принято об ушедших вспоминать хорошо или никак. Но тогда все в театре понимали, что я была права. Однако никто не решился встать и назвать вещи своими именами. Одна Талызина. Уже в тот момент, когда я это говорила, я понимала, что опять навлеку на себя неприятности.

Когда Павел Иосифович Хомский решил ставить «Мамашу Кураж» со мной в главной роли, он объявил Лосеву: «Да, я считаю, что Талызина сыграет эту роль». Наш директор, естественно, был против, категорически. Вообще моя судьба в театре складывалась с позиции этой неприязни. И роль мамаши Кураж мне не досталась бы никогда, если бы не трагическое стечение обстоятельств.

Прямо в театре с Лосевым случился удар, его положили на носилки, но он ещё разговаривал, и Павел Иосифович к нему подошёл и сказал: «Так я даю распределение „Мамаши Кураж”?» Он махнул рукой. Так я получила главную роль.

Спектакль «Мамаша Кураж». Я и мои дети

До этого у меня в театре вообще был период простоя. Но честное слово, я никогда не думала о том, чтобы хлопнуть дверью и уйти в другой театр. Слишком много связывало меня с прославленной сценой Театра имени Моссовета.

С «Мамашей Кураж» получилось неожиданно. Когда Павел Иосифович спросил, в какой пьесе я бы хотела сыграть, я ответила, что мне нравится «Лес» Островского. Но Хомский сказал, что Островский не его автор. И предложил «Мамашу Кураж».

Тогда шла война в Чечне. Груз 200, взрывы – это было очень близко. А Павел Иосифович помнил войну: он в шестнадцать лет пошёл на фронт добровольцем. Рыл окопы, а потом над головой шли танки. Он чудом остался жив.

«Мамашу Кураж» мы играли три года. Партер был полный, но на ярусах оставались свободные места. Самое главное – никто не уходил. А потом ко мне на улице подошла незнакомая женщина. Как она меня узнала? Я стояла в какой-то очереди, в очках, в обычной одежде. Эта женщина мне сказала, что видела разных исполнительниц мамаши Кураж: и Глизер, и Елену Вайгель, и Касаткину, но я ей понравилась больше всех. Такое признание дорогого стоит…