Мой странный друг (СИ)

Кай пошел в их комнату. Это была процедурная. В комнате стояли медицинский столик, стул и кушетка, и даже здесь был небольшой душ с тонкой струйкой чуть теплой воды. На медицинской кушетке они и спали по очереди. Кай подумал о душе, но понял, что просто хочет лечь и заснуть. Сейчас ему было все равно, что он мокрый от пота и мылся несколько дней назад. Какая разница, если сил хватает только на то, чтобы вот так рухнуть и отключиться от всего.

Кушетка была узкая и жесткая, под головой лежал свернутый халат в виде подушки, другим халатом он укрылся сверху.

Странные далекие воспоминания опять вернулись к нему.

«Ты вообще способен чувствовать?!» — он опять услышал этот голос.

«Нет, Тоями, я давно уже ничего не чувствую. Иначе я сошел бы сума.»

Прошло уже много времени после его поездки с Тоями. После этого они не виделись. У Кая было достаточно дел в гарнизоне. Регулярно шли боевые выезды, в которых он участвовал. Казалось; жизнь его шла обычным чередом. Но только это было не так, что-то в нем изменилось. Он запрещал себе думать об этом, бежал от воспоминаний и мыслей. Был рад, когда работа поглощала его полностью, а вечерами он падал от усталости и сразу засыпал. Но его память находила лазейки в его графике жизни, и тогда он вспоминал, вспоминал его: его глаза, слова, руки…

Кай прогонял это от себя, старался не думать, забыть. Но не мог!

Ему казалось, он и сейчас чувствует его касание к себе, дыхание на своей щеке, а потом этот поцелуй, от которого все потемнело в глазах.

Вот и опять его память подстерегла его и набросилась, терзая этими воспоминаниями.

Но все это время он боролся с собой. Он вел борьбу с тем, что пробудил в нем Тоями. Он ненавидел себя за свою слабость, за те секунды, когда он позволил себе просто чувствовать. Это непростительная роскошь — позволить себе чувства. Он не имеет на это права. Только убрав все эмоции, все ощущения, можно жить той жизнью, которой он обречен жить.

Кай ненавидел себя за свою слабость, презирал себя за то, что он тогда почувствовал от прикосновений этого человека. Все это время он боролся с собой, убирая из памяти эти воспоминания и заставляя себя взять свои эмоции под жесткий контроль.

«Ты вообще способен чувствовать?!»

Это как проклятье звучало в его мозгу. Он знал, что не имеет права что-либо чувствовать, он не имеет права позволять себе терять контроль, позволять себе эмоции.

Но самое главное, он не имеет прав на такие чувства, которые претят его миру, его жизни, его друзьям — всему тому, что он ценил и что для него являлось незыблемым и неприкосновенным.

Он знал, что сможет побороть в себе эту слабость. Он сильный, и это мимолетное безумие больше не повторится. Этот человек ничего не значит в его жизни. Ничего!

Так, убеждая себя в этом, Кай провалился в сон.

***

— Вставай! Оборону прорвали! Город свободен!

Сонного Кая тряс за плечи Владимир Викторович.

Проснувшись от такой новости, Кай вскочил с кушетки и пошел за доктором в операционною, на ходу расспрашивая подробности всего.

Это были очень хорошие новости. К ним ехали несколько бригад медиков, везли нужные медикаменты, и скоро прилетят вертолеты, чтобы вывезти тех, кто готов к перевозке в госпитали.

Кай понял, что он может ехать! Это была самая главная и самая лучшая новость для него.

Обменявшись с доктором рукопожатиями и теплыми объятиями, он сказал, что уезжает немедленно. Доктор не стал его отговаривать, понимая, что это не в его компетенции.

Кай вернулся в их комнату, предварительно захватив из джипа чистую форму, и полез в душ. Хоть было и жарко, но вода была чуть теплая. Он ненавидел холодную воду. Это для него была пытка, но еще большей пыткой было бы не смыть с себя эту накопившуюся грязь.

Он смывал с себя весь этот ужас последних двух недель, боль, кровь, смерть.

Выехав из подземного бункера, он понял, что на улице ночь. Для него эти две недели слились в один кошмар, и он уже не различал, когда был день, когда была ночь, там, в подземелье, это и не важно.

Кай поехал вперед, подальше от этого места, надеясь, что сможет уехать от самого себя, но понял, что это ему вряд ли удастся — его стало накрывать всем, что было за эти две недели…

Шел дождь, хотя дожди здесь редкое явление. Было темно. Он вел машину по извилистой горной дороге. Вода заливала лобовое стекло, дворники работали, но не справлялись с потоками воды. Фары выхватывали из темноты мокрую дорогу.

Сейчас он не спешил — это не из-за дождя и плохой видимости. Его мысли были далеки от дороги. Он думал, вернее, пытался прогнать от себя постоянные всплывающие воспоминания. Это было тяжело. В ушах он слышал крик человека, крик боли, когда скальпель в его руке разрезал живую плоть человека, который кричал, а перед глазами он видел лежащее и корчащееся от боли тело, которое он резал. Мысли в голове окончательно добивали его постоянным прокручиванием происшедшего за эти две недели и осознанием собственной вины в боли, причиняемой этим людям.