Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Выслушав Иксанова, я сказал: «Я не пойду в Белое фойе и ничего говорить на телевизионные камеры не буду. У меня на то две причины. Первая: она – женщина. Вторая – я ее могу поднять. Если я скажу то, на чем вы настаиваете, значит, это я не в состоянии выполнять свои профессиональные обязанности, я такого говорить не буду». Повернувшись, чтобы уйти, я услышал, как Анатолий Геннадьевич в спину мне сказал: «Вы делаете очень большую ошибку, вы об этом еще очень пожалеете».

После меня они вызвали Н. Б. Фадеечева: «Пожалуйста, выйдите к прессе и скажите, что Николай не может поднять Волочкову». На что Николай Борисович ответил: «Я не буду этого говорить, потому что Коля ее поднимает, всё в порядке у них».

До спектакля оставалось два дня. Проверив все свои выходы, я с Павловой, Фадеечевым и концертмейстером сидел в зале, мы ждали Настю. Прошло десять минут, двадцать, ее нет. Вдруг у меня на мобильном телефоне звякнула SMS: «Меня вызвали к Иксанову, дождись». «Коль, мы пойдем», – сказал Николай Борисович, и они с Надеждой Васильевной ушли.

Прошло минут тридцать, когда, одетая во все белое, сама с лицом белым как мел, появилась Настя. «Коля, они меня уволили!» – вскрикнула она и, уткнувшись лицом в мое плечо, зарыдала! Она выла как белуга, залив меня своими слезами.

Что я мог? Обнял ее: «Настя, не раскисать! Иди переодевайся, давай репетировать, все еще может измениться». «Как?» – не поняла она. Но пошла, переоделась, вернулась в зал. Я сел на стул: «Давай пройдем твои вариации». Настя как-то успокоилась… После репетиции я вышел на улицу. На площади находилось какое-то невероятное количество корреспондентов с микрофонами, телекамеры. Настя стояла в кольце прессы, заявляя, что ее незаконно увольняют из Большого театра, но она будет бороться. Начался грандиозный скандал…

«Раймонду» 19 сентября я танцевал с Машей Аллаш. Надо было видеть, что творилось вокруг, как ко мне кинулись журналисты, требуя комментариев. Я к служебному подъезду театра подойти не мог. Продираясь сквозь плотную толпу, я отбивался, повторяя: «Ничего говорить не буду, не буду!»

«Раймонда» шла как обычно, на подъеме до III акта. Когда я вышел на вариацию, клакеры стали специально громко аплодировать не в такт, сбив музыкальный ритм. И я, как человек со слухом, на первом же прыжке чуть не грохнулся на пол. Понимая, что театральное руководство в связи с ситуацией вокруг Волочковой теперь имеет на меня зуб, «хлопуши» решили, что настал подходящий момент, чтобы поставить Цискаридзе на место. Они ждали, что теперь я точно приду к ним на поклон с подношениями и билетами. «Центровой» клакер, стоя в партере Большого театра, громко хвастался: «Передо мной известные балерины стояли на коленях! Цискаридзе тоже будет стоять на коленях и меня умолять, а я ему откажу!»

Из этого ада мы с Захаровой улетели в Милан, на гала по поводу 190-летия балетной школы La Scala, а 5 октября танцевали «Жизель» в Большом театре в присутствии премьер-министра Франции Ж.-П. Раффарена. Клакерам приказали притихнуть. Они заявили, что сделают моей партнерше такой успех, что на ее фоне я буду бледно выглядеть. Но у них ничего не получилось, мне никогда ничего не нужно было покупать. Моя война с клакой продлилась долгие 10 лет…

Когда спектакль закончился, нас со Светой пригласили в Правительственную ложу, г-н Раффарен был в восторге. На следующий день я улетал в Париж готовить балет «Клавиго» в Опера́ Гарнье. По своей натуре я очень суеверный человек, на выезде к Шереметьево, прямо перед моей машиной зажегся красный свет. Я подумал: «Какой плохой знак, как будто меня останавливают: не езди!»

97

Пети очень хотел, чтобы я станцевал именно «Клавиго». Он поставил этот балет в Парижской опере три года назад для Н. Ле Риша, теперь спектакль возобновляли, мне предстояло исполнять главную партию в очередь с Николя.

Когда Парижская опера заказала Ролану новую постановку, он точно не знал, что именно будет делать. Случайно в витрине книжного магазина увидел иллюстрацию: к спящей девушке сверху слетает демон, он висит в воздухе ногами вверх, как летучая мышь. «Мне так понравилась эта картинка! – сказал Ролан. – Посмотрел на обложку: Гёте „Клавиго“! Я книгу купил, с нее все и началось…»

Я приехал в Париж с уже выученной по видео партией. Мне дали месяц на репетиции, я работал как одержимый, с утра до позднего вечера. Ночью не мог спокойно спать, вскакивал в холодном поту, вспоминая: здесь недоделал, тут не продумал. Ле Риш потрясающе танцевал, мне тоже хотелось сделать эту роль как следует, но по-своему. И уже получалось очень интересно, красиво. Я как танцовщик туда многое привнес. Ролан радовался: «Николя, то, что ты делаешь, – очень хорошо. Вот что значит: два больших артиста делают одно и то же, а получается у каждого свое!» На 23 октября 2003 года было назначено мое первое выступление в «Клавиго» на сцене Парижской оперы.