Читаем Мой театр. По страницам дневника. Книга I полностью

18 октября репетиция уже подходила к концу. В эпизоде сна, соблазнения главной героини, Клавиго в образе демона-искусителя слетает на сцену сверху, прямо с колосников, с высоты около 16 метров, затем незаметно для публики снимает с себя специальные приспособления для полета и танцует с балериной большое аdagio. Дальше шел эффектный трюк – он бросается к возлюбленной на кровать и… внезапно исчезает. В кровать был вмонтирован специальный рычажок – нажимаешь его и проваливаешься внутрь, вылезая уже за кулисами.

Провалившись в короб кровати, я напоролся спиной на неизвестно откуда взявшийся торчащий там острый штифт. Порез был большой и глубокий, но я его в пылу действия не почувствовал. В следующей сцене вижу, что белое платье балерины и она сама вся в крови, как в фильме ужасов. На мне был черный костюм, я не сразу понял, что это моя кровь.

Следующий день – выходной, у меня запланировано посещение собора Парижской Богоматери и колокольни. Я уже рассказывал, как приходил туда несколько раз и перед моим носом каждый раз дверь закрывали. А тут уже станцован Квазимодо, я подумал: «Пойду наконец поднимусь на самый верх, на колокольню». Лефевр начала меня отговаривать: «Не ходи! Там нет лифта, придется идти пешком, это очень высоко, ты устанешь». – «Нет, Брижит, это моя мечта, я должен туда попасть». – «Не надо тебе туда, побереги ноги!»

Но я пошел, провел день потрясающе. Часов шесть бродил по Нотр-Дам, прошел везде, где мог бывать Квазимодо, поднялся и на колокольню, вид оттуда на Париж просто сумасшедший, потом зашел в Музей d’Оrsay. Чудесный октябрьский день. Я смотрел на голубое небо и думал: «Боже, бывает же счастье! Такое счастье!»

20 октября был оркестровый прогон в костюмах. В спектакле есть момент, когда Клавиго и его противник, как петухи, друг друга задирают. От толчка в спину я, как и положено, выпрыгнул, прогнувшись… И вдруг неожиданно поскальзываюсь неловко, нехорошо! Левая нога уходит куда-то вбок, неестественно выворачиваясь назад. Я падаю на нее всем телом, раздается страшный хруст, как будто в полной тишине кто-то разделывает курицу. Через мгновение очнувшись, выправив ногу перед собой, я увидел свою коленную чашечку, неестественно свернутую набок. В шоке, ударом ладони, я вправил ее на место. Оркестр остановился, ко мне в панике из зрительного зала бросились Ролан и Брижит. Вокруг меня, беспомощно сидящего на полу, столпились артисты. Это длилось не более нескольких секунд, я тут же вскочил на ноги: «Все нормально! Это просто случайность!» – и продолжил спектакль. Разбежавшись, я прыгнул, моя толчковая левая нога «сложилась» как карточный домик…

Странно, но я не чувствовал никакой боли. Репетицию остановили помимо моего желания. Я рвался танцевать дальше, мне надо было непременно, ну просто обязательно пройти спектакль до конца, ведь скоро премьера! Лефевр стала уговаривать меня показаться врачу. Я отказывался, она настаивала: «Николя, для моего спокойствия, пожалуйста, прошу тебя, сделай снимок!»

Поехали с Машей Зониной в клинику, мне сделали снимок левого колена. Пока его проявляли, мы пошли в «Café de la Paix», рядом с Опера́. Я с аппетитом съел огромный стейк «Тартар» и попросил красного вина. Так захотелось именно красного вина, с наслаждением выпил бокал. У меня было полное ощущение, что я буду танцевать премьеру.

На следующий день утром встал – колено больше, чем моя голова, отекло страшно. Согнуть ногу я уже не мог, пошли с Машей к доктору со снимком. Тот что-то говорил Маше, Маша переводила, а я все время невпопад спрашивал: «Я танцевать-то буду? Я буду танцевать?» «Он не понимает», – сказала Маша каким-то безжизненным голосом, обращаясь к врачу. А хирурги – они же люди конкретные. «Сейчас», – сказал врач и поставил передо мной большой муляж коленного сустава, где на липучках держались резиновые связки и пластмассовые мениски, и начал у нас на глазах из этого муляжа по очереди все с треском вырывать. Оказалось, что у меня в левом колене уцелела только задняя крестообразная связка и внешний мениск, больше ничего…

А я, как невменяемый, снова за свое: «Танцевать-то я смогу?» «Нет, не сможете! – рявкнул наконец врач, рассерженный моей тупостью. – Год как минимум потребуется на восстановление ноги». «Как год?!» – ахнул я. В январе 2004 года ожидались гастроли балета Большого театра в Парижской опере впервые за много лет. Я должен был танцевать Принца и Злого гения в «Лебедином озере», 3 спектакля «Дочери фараона», 5 спектаклей «Пиковой дамы»! Пети со мной по этому поводу даже ссорился, настаивая, чтобы я танцевал только его «Пиковую даму», но я и слушать его не хотел: «Нет, Ролан, я всё станцую. Это Париж. Я станцую всё!»

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

В последнее время наше кино — еще совсем недавно самое массовое из искусств — утратило многие былые черты, свойственные отечественному искусству. Мы редко сопереживаем происходящему на экране, зачастую не запоминаем фамилий исполнителей ролей. Под этой обложкой — жизнь российских актеров разных поколений, оставивших след в душе кинозрителя. Юрий Яковлев, Майя Булгакова, Нина Русланова, Виктор Сухоруков, Константин Хабенский… — эти имена говорят сами за себя, и зрителю нет надобности напоминать фильмы с участием таких артистов.Один из самых видных и значительных кинокритиков, кинодраматург и сценарист Эльга Лындина представляет в своей книге лучших из лучших нашего кинематографа, раскрывая их личности и непростые судьбы.

Эльга Михайловна Лындина

Биографии и Мемуары / Кино / Театр / Прочее / Документальное