Мои Великие старики

– А как получишь при таком положении вещей? Сейчас нет, а когда-то приглашали в Германию. Я тогда снялся в нашумевшей картине «Битва в пути». Фильм понравился Вальтеру Ульбрихту, руководителю ГДР. И он приказал всей стране просмотреть его как партийный документ. Короче говоря, зовут меня на какие-то там съемки. Стали обсуждать гонорар за работу. И в конечном итоге выходило, что из семисот марок за съемочный день мне приходилась ничтожная доля. Да еще и с унижениями, с получением рублями, а то и с предложением пошива парочки выходных костюмов вместо денег. Вот так мы позволяли себя принижать. Подачками, лестью.

– Михаил Александрович, не хочу вас обидеть, но скажите, почему вы постоянно в своих воспоминаниях оглядываетесь на прошлое? Ведь вас любят и сегодня, вы и сегодня – в самом прямом смысле – честь и слава русского искусства. Неужели вы считаете, что все уже в прошлом, и, как сказал Блок, «мы – дети страшных лет России – забыть не в силах ничего»?

(Замолчал, вздохнул, подумал).

– Люди моего поколения, события моей давней жизни – это не прошлое. Это настоящее, ибо оно живет с нами, в нас тлеет и в нас смердит. Да, когда я разговариваю с молодыми актерами нашего театра, для них мои штудии – давняя история. И это тоже нормально. Для них все, что там, далеко, не так страшно и не так болезненно, как для нас. Поэтому я не согласен с вами, что все уже в прошлом. Да и кто знает, в прошлом ли. Как сказал один умный актер, обращаясь к молодым: «Вы непуганое поколение». А мы – пуганое. И я живу настоящим с точки зрения прошлого. Уж слишком за мной жуткий тянется хвост. Это притом что я не самый несчастный человек на этой Земле.

– Как я понимаю, вы считаете, что страх еще сидит и сегодня в сердцах и душах тех, кто постарше. Скажите, а чего вы сегодня боитесь? Не манифестов же бесноватого Макашова?

– Я боюсь сегодня нашего беззакония, боюсь нашего беспредела, боюсь слабости нашего государства, боюсь безволия наших вождей, я боюсь за детей, я боюсь за поколение, которое звереет. К великому сожалению, у меня нет никаких шансов жить без тревог и волнений в нашей стране. Я всегда должен оглядываться. На улице, в подъезде. Хотя я не имею никакого отношения к бизнесу, к деньгам. Я всего лишь актер.

– Вы боитесь и за свой прекрасный вахтанговский театр?

– Не боюсь за него только в одном, что это и впрямь театр с великими большими традициями. С сильной корневой системой. Но нынче жизнь требует иных театральных форм. Более гибких, более доступных зрителю. А у нас громоздкий стационарный российский театр. Мы уже с трудом вписываемся в страшную суетную жизнь. Не творчески (творчески – это вопрос не трагический), мы не вписываемся экономически, финансово, зарплатно. Мы брошены на произвол судьбы. Простаивают прекрасные актеры – Яковлев, Борисова, Максакова, да и ваш покорный слуга.

– Но у вас такие возможности, связи, мне кажется, что Ульянов откроет левой ногой любую дверь.

– Не шутите, быть может, когда-то такое и было возможно. А впрочем, при наших тоталитарных структурах искусство всегда пребывало в остатке. На нас всегда глядели, как на слуг, сверху вниз. А нынче только при умных интеллигентных губернаторах театры еще как-то держатся. Ведь что такое театр: по-житейски рассуждая, в него можно и не ходить. Только это будет одна жизнь, а если ходить, то это уже другая. И человек другой. Губернатор, любящий, скажем, домино, театру не поможет. Слава богу, Юрий Лужков к 75-летию театра подарил нам средства на светотехнику и радио. Ну и, конечно, продолжают нас спонсировать сургутские нефтегазовики.

– Михаил Александрович, хочу сделать вам комплимент: год назад вся Москва отмечала ваше уже 70-летие, годы все-таки бегут, Лету не остановишь. Тьфу-тьфу, вы прекрасно выглядите, такой свежачок-бодрячок. Физзарядку делаете по утрам?

– Да нет, но хотелось бы. То делаю, то бросаю. Не скажу, что уж очень строго слежу за здоровьем, никакой диеты не соблюдаю, единственное, что не курю и не пью.

– И никогда не курили, и никогда не пили?

– Что вы, 25 лет отдымил и пил довольно много. А нынче спасает работа, вот без нее и впрямь сопьешься.