Мои Воспоминания

И было, конечно, о чём сетовать: эта худенькая, маленькая еврейка твёрдо держала вместе всю нашу семью, это её добрый дух внушал каждому из нас мир, это она нас учила, что надо любить друг друга, это она заботилась, чтобы наша большая семья держалась красиво, чисто и хорошо. Это она считала, что не следует проявлять гнева, что надо стараться всё принимать с любовью, что надо надеяться - никогда не терять надежды! И вот лежит она – любимая, дорогая моя бабушка, укрытая чёрным, и больше не встанет с земли.

Наступил день, но у нас у всех была тёмная ночь, и никаких человеческих сил, чтобы вынести ужасную сцену – как лежит бабушка на земле, а рядом с ней – дед, положив свою голову на её голову и льёт слёзы, как из ручья, и всхлипывает, как малое дитя, и все заодно с ним плачут.

Время от времени дед затихает, и все бегут посмотреть и видят, что он в обмороке. Поднимается большой плач, тогда бегут врачи, с бутылкой холодной воды. Его оживляют, он приходит в себя и снова падает на землю у головы бабушки, снова и снова льёт слёзы, как из ручья, и снова всхлипывает, пока не замолкнет.

Потом пришли женщины из похоронной кампании, чтобы совершить обмывание. Пришлось освободить комнату, все стали расходиться, но невозможно было оторвать деда от мёртвой бабушки, как будто его голова прикована к её голове. Он не позволял себя забрать и так пролежал довольно долго. Он всё бледнел и бледнел и было ясно, что он может тут умереть. Тогда явились единственный сын Арье-Лейб и Берл-Бендет – два здоровых молодых человека – и силой оторвали его от её головы. Но ему стало плохо. А крик был такой, как на пожаре, когда людей охватил огонь. На крик сбежались снаружи все евреи, с большим трудом отнесли деда в другую комнату и уложили в постель. Но он бросился на землю и хотел только лежать на земле, крича:

«Я хочу в землю, вместе с моей Бейле-Раше».

После того, как её по всем правилам подготовили, началась новая ужасная сцена – прощание со всей семьёй. Все на неё набросились, прося, по обычаю, прощения, чтобы была она доброй заступницей на том свете, какой была на этом. И снова дед ложился на сырую землю, насквозь пропитанную очистительной водой, положив голову рядом с её головой. Это был какой-то ужас.

На похороны пришёл весь город. Закрылись все магазины, все шинки, в домах не осталось ни одной женщины, даже в Заставье. Перед этим бабушку принесли, а после этого все сыновья, зятья, сёстры и братья притащили к ней под руки деда в полубессознательном состоянии, а врачи шли рядом с бутылками в руках.

За свою жизнь в Каменце я дважды видел большие похороны. Одни – моего дяди, каменецкого раввина, происходившие во время Сукот, и понятно, что присутствовал весь город. Вторые – были похороны бабушки, ещё более многолюдные потому, что на похороны пришли абсолютно все женщины, чего не было у раввина из-за тогдашнего обычая, согласно которому посторонние женщины не приходят на похороны мужчин.

При опускании в могилу произошло нечто ужасное. Дед будто тронулся в уме, пытался броситься в могилу и не давал уложить свою Бейле-Раше в землю. С большим трудом удалось его от неё оторвать, но после того, как её опустили в могилу, он снова к ней рванулся и страшным голосом закричал:

«Я хочу быть в земле вместе с Бейле-Раше!…»

И потерял сознание. Это помогло, и его оторвали от могилы.

Назад с похорон деда снова тащили до самого дома и там уложили в постель. Но он снова бросился на землю и ни за что не давал себя взять в постель. И так он в полуобморочном состоянии уснул. Врачи сказали, что ему надо дать отоспаться, посторонние вышли из комнаты, оставив возле него сыновей, дочерей, невесток и зятьёв. Сейчас люди плакали тихо, и так плача, ослабли. Потом улеглись на землю, а слёзы всё лились и лились.

Дед каждый раз просыпался и кричал, чтобы его закопали вместе с Бейле-Раше. Как видно, у него начался жар, и в жару он часто вскрикивал:

«Разбойники! Что же вы Бейле-Раше без меня зарыли!»

Все эти мрачные сутки никто из семьи ничего взял в рот, даже ни стакана чаю. Даже малые, шестилетние дети, тоже ничего не ели и не пили.

Вторая ночь была такой же ужасной, как и первая. Более семидесяти душ лежали на полу и все плакали. Слёзы лились на пол и доски становились влажными.

Ночью дед немного поспал, а на рассвете вскочил. Ему немного полегчало.

«Но, Бейле-Раше, - начинает он кричать, - возьми же меня к себе, ты ведь была такой верной женой, душой и телом! Покажи мне сейчас свою последнюю верность и попроси Бога, чтобы он меня взял туда, где ты есть!»

И снова он плачет, снова всхлипывает и снова дрожит, а за ним – большие и малые, и слёзы смешиваются, как в Йом-Киппур во время благословений.