Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

Эту зиму мы прожили сравнительно благополучно. С нами устроились кузина жены М. А. Остроградская с дочерью и внуком. У них отобрали их имение в Калужской губернии, и они приехали ютиться с нами. Также старинная знакомая жены – Вера Михайловна Козлова поселилась у нас. Всем было плохо, и мы кое-как перебивались. В нижнем этаже поселилась красивая аристократка Анчарова, ее выбрали председательницей домового комитета, и благодаря ее энергии и неустрашимости ей удавалось доставать немного нефти для центрального отопления, и у нас атмосфера в комнатах доходила до 7–8 тепла.

В смысле продовольствия, к нам приходили неизвестные нам люди, приносили кто муку, кто масло, кто крупу. Но у всех было вообще так мало продуктов, что эти благожелательные люди могли нам уделять все меньше и меньше. Присылали также небольшие суммы денег. Большинство из этих жертвователей так и остались для нас неизвестными, а с некоторыми мы познакомились и впоследствии дружески сошлись.

Крестьяне, покупавшие у нас вещи, разгласили соседям, как плохо мне живется, и некоторые из них были жулики, дававшие гроши за прекрасное носильное платье и мебель; другие, нашлись такие (были между ними и бывшие солдаты моей армии), что стали привозить картошку, овощей, молоко, хлеб, с поклонами, слезами, благословениями, и ничего, ни копейки, не брали.

Они говорили мне, что понимают меня и ценят, что я остался в России, не захотел отделаться от них; они уверяли меня, что я прав, в том, что весь русский народ поймет со временем свою ошибку, воскреснет и тем более оценит то, что я ни при какой обстановке не хотел отделиться от него. Я старался им внушить, что верю тому, что большевизм пройдет, а те, которые остались с ними в России, постараются упорядочить жизнь и направить народные массы по правильному пути. В дальнейшем эти разговоры велись в деревнях, куда меня приглашали, как на дачу, гостить в избах.

Из бывших генералов, моих сослуживцев, я видел раз или два Н. Н. Стогова[125]. Знал, что он служил одно время начальником Главного красного штаба. Еще когда меня арестовали, он был у жены моей. Она и ее сестра мне рассказывали, как тронуло их то, что он, единственный мой бывший сослуживец, не побоялся прийти выразить сочувствие им. А Москва была переполнена ими, бывшими моими сослуживцами.

Потом он был сменен, арестован, потом бежал. С ним вместе, кажется, бежал и генерал Левицкий[126]

. Последний был женат на красавице, прелестной Верочке Безкровной, дочери командира Крымского полка в Виннице. Она служила на сцене, раз или два была у нас. Мы знали, что А. И. Южин и многие видные артисты ей покровительствуют и поэтому были спокойны за нее. С артистами тогда носились и считались, ее генеральство стушевывалось.

Но ничего не помогло!.. Когда Стогов и Левицкий бежали, то жены их немедленно были арестованы и расстреляны. За них многие хлопотали. Это было большим потрясением для моей жены и сестры. Это было страшное время.

Когда сестра жены – Елена Владимировна – решилась искать службу, то Н. Н. Стогов помог ей устроиться в Военном архиве, ибо до того А. И. Южин (Сумбатов), с которым семья моей жены была знакома с юных лет по Кавказу, старался ее устроить в Наркомпросе (Народный комиссариат просвещения), но ничего из этого не вышло.

Она плакала и приходила в отчаяние, ничего не понимая в бумагах от сокращения слов и коверкания русского языка и грамоты. Когда Стогов ее устроил в архиве и она принесла домой первый фунт хлеба своего пайка, это было большое торжество, мы разрезали его на четыре куска по 1/4 фунта для меня, жены, брата Ростислава и самой Лены.

Вскоре и Ростиславу удалось через своего знакомого Манухина[127] поступить на службу в Главкожу.

За все эти месяцы различных наступлений то Колчака, то Деникина, то Юденича я должен с грустью и иронией отметить ничтожество и трусость многих и многих интеллигентов в Москве. Болтовни, анекдотов, острот, всевозможных курьезов было без конца. Я лично наблюдал на себе и своей семье, как отражались успехи белых наступлений на настроении москвичей. То прилив их целыми отрядами на мою квартиру с милыми улыбками и любезностями, то вдруг отлив, даже на улице бегут в сторону, будто боясь себя скомпрометировать перед красной Москвой знакомством со мной.

Ох люди, люди, ничтожество вам имя в большинстве! То восторг и каждение[128]

«Александру Васильевичу»[129], то «Антону Ивановичу»[130], воспоминание о знакомстве и встречах, даже иногда о родстве с ними, то ликование и бесконечные звонки в мою квартиру, то вдруг все исчезнут, никого нет… Все забыли, кто это такие «Александр Васильевич» или «Антон Иванович».