Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

Фиркс был большой болтун и хвастун; большей частью говорил по-французски, делая много ошибок; писал же на этом языке с грамматическими и орфографическими ошибками, так что если все написанное во множестве изданных им про Россию брошюрах принадлежит его перу, что подлежит еще большому сомнению, то, конечно, кто-нибудь постоянно исправлял французский язык в его брошюрах. Он везде старался щеголять фразами, повторяя часто целиком фразы, принадлежавшие Цурикову, и своими познаниями в инженерном искусстве, при чем и меня, вместе с Цуриковым, прославлял первостепенным инженером, будто высоко ценящим его познания. Цурикову иногда приходило в голову наказать немца за его назойливость, и он в обществе очень едко острил над ним в его присутствии, а дома в те дни, когда у нас ночевал кадет Колесов, приказывал ему стлать постель на диване, на котором спал Фиркс, а последнему класть матрац на полу. Прожив у нас более 6 месяцев, не платя ни за квартиру, ни за стол, Фиркс накануне своего выезда из Москвы в мае 1835 г., по возвращении моем домой часу в 12-м ночи, предъявляя мне счет в 16 руб. асс. с копейками, издержанных им в продолжение 6 месяцев на покупку чая, сахару и свеч, вероятно, в то время, когда у нас был в этом недостаток, сказал: «Liebster Bruder, ich habe das ausgegeben, so bist du mir 5 Rubel schuldig» (Любезный брат, я это издержал, а потому ты должен мне 5 руб.). Третья доля расхода Фиркса составляла ровно 5-рублевую ассигнацию, которая ходила тогда с лажем нескольких копеек. Я немедля такую ассигнацию дал Фирксу и лег спать. Вскоре приехал Цуриков, к которому Фиркс обратился с теми же словами, но тут вспыльчивый Цуриков не выдержал, разбранил Фиркса, указывая ему, что, живя у нас более полугода на всем готовом, мы, конечно, на него издержали не 16 руб. асс., и не только не отдал ему 5 руб., но требовал, чтобы и я взял обратно отданную мной Фирксу ассигнацию.

Потом мы узнали, что Фиркс поступил таким образом не в первый раз. Директором работ по соединению рр. Москвы и Волги был инженер-подполковник Николай Николаевич Зогоскин{598}

, женатый на Мертваго{599}

, красивой и очень остроумной женщине. Зогоскин жил в ее имении, в 2 верстах от Клина; производители работ по соединению означенных рек часто проводили у него по нескольку дней, как для занятий по службе, так и просто гостями.

Однажды Фиркс приехал в имение Зогоскина, который в это время был в Москве, и, прожив более недели у Зогоскиной, собрался уехать накануне приезда ее мужа, при чем подал хозяйке счет сделанным им, в бытность у нее, расходам, в несколько рублей. Трудно понять, чего могло недоставать Фирксу в хорошо обзаведенном доме Зогоскина, и еще труднее понять подобный поступок Фиркса. Зогоскина заметила ему с усмешкою, что он своим выездом накануне возвращения ее мужа сильно ее компрометирует; что же касается до сделанных им расходов, то они были напрасны, потому что все им купленное в Клину, в бытность в доме у Зогоскиной, он мог бы потребовать от ее прислуги.

Между тем, несмотря на столь отвратительные поступки Фиркса, мы его не только терпели, но и приголубливали. Чем это объяснить, не знаю; приголубливали да и только.

Цуриков и я иногда обедали дома, и в эти дни бывали у нас наши знакомые и, между прочим, известный поэт и славянофил Алексей Степанович Хомяков{600}. Этот даровитый человек, конечно, будет известен потомству не по одним моим воспоминаниям, и потому я скажу о нем только несколько слов. Совершенный христианин, исполняющий все обряды православной церкви, мягкий в обхождении со всеми, он был весьма образован и начитан. При замечательной памяти он легко запоминал все читанное, а привычка к точному обсуждению делала его живой разговор и приятным, и поучительным. Он очень любил спорить и сильно защищал приведенные им суждения. Замечу в нем один недостаток, а именно: чтобы не показаться не знающим чего бы то ни было, он готов был говорить и спорить о том, чего не знал. Понятно, что подобные два лица, как Хомяков и Цуриков, должны были скоро сойтись. Бо льшая часть их бесед относилась к историческим предметам и происходила по-французски. При одной из этих бесед присутствовал кадет Колесов, который, воспитываясь в младенчестве в доме Е. И. Нарышкиной, знал французский язык, но предмет беседы был для него совершенно непонятен. Это побудило его приняться серьезнее за учение. На малые деньги, которые присылала ему находившаяся в бедности мать его, он купил несколько исторических книг и изучал их по ночам, а вместе с тем принялся и за изучение тех предметов, которые преподавались в корпусе, так что вдруг перешел через два класса. Кроме бессонных ночей, это досталось Колесову с большими затруднениями, потому что в корпусе запрещалось заниматься по ночам, а еще более читать книги, не входившие в курс корпусного учения. Но каково было удивление мое, Цурикова и Хомякова, когда при спорах этих последних об исторических предметах в них принял участие, и весьма разумное, кадет Колесов.