По отъезде Яниша из Тулы Шуберский был сделан членом по технической части комиссии по устройству Тульского оружейного завода, с оставлением директором гидравлических работ. Это назначение поставило его в новое положение. Он завладел всеми делами комиссии, часто кричал на ее председателя генерал-лейтенанта Вельяминова, не отвечал на его вопросы, которые считал не заслуживающими ответа, при подчиненных убегал от него и, не обращая внимания на его зов, только отмахивался руками и показывал вид, что не стоит говорить с ним. Директоров гражданских (архитектурных) и механических работ Шуберский также подчинил себе.
На работу по Чулковской плотине, которой я был производителем, ежедневно выходило несколько тысяч рабочих из нижних чинов и по нескольку десятков каменщиков, плотников и других мастеровых. Место, на котором производилась работа, было тесно для такой массы рабочих, и потому требовалось предварительно обдумывать размещение рабочих, чтобы они не мешали друг другу. Шуберский, придя на работу после меня, очень часто изменял все мои распоряжения и всегда путал. Я обращал его внимание на то, что так нельзя продолжать дело; он соглашался со мной, но продолжал по-прежнему путать, приходя в мое отсутствие на мои работы. Мои помощники, особенно артиллеристы, жаловались мне на резкость выражений и вообще обращение Шуберского и хотели оставить работы при заводе; я передавал их жалобы Шуберскому; он, обещаясь переменить свое обращение, оканчивал теми же словами: «все это глупство, пустаки-то». Я вышел из терпения и писал к Максимову, что ни за что более не останусь при заводских работах и выйду в отставку. Граф Толь, осматривая в августе 1836 г. перестроенные по моему способу ключевые бассейны в с. Больших Мытищах, спросил у Максимова, имеет ли он известия обо мне и какие? Узнав от Максимова, что я очень недоволен свои м положением и намерен выйти в отставку, Толь приказал ему написать мне, что он желает, чтобы я оставался на службе, и что он даст мне другое назначение, если я не хочу оставаться при работах завода.
1 сентября 1836 г. по случаю закладки главного корпуса оружейного завода был обед, на котором было, вероятно, выпито лишнее. Прямо с обеда Шуберский отправился на работы плотины и приказал бывшему в это время дежурным по работам Дедову, уже произведенному в прапорщики, но еще не обмундировавшемуся, сделать какие-то невозможные изменения в распоряжениях по работам. Рассердясь на Дедова за его ответ, впрочем, весьма учтивый, Шуберский обругал Дедова, и когда сей последний, не желая слушать ругательств, отошел, то Шуберский, выхватив правило у каменщика и гоняясь за Дедовым, падал между рядами свай, что произвело общий смех между рабочими. Мне немедля была передана эта сцена.
На другой день, рано утром, я получил собственноручное предписание Шуберского, состоявшее из нескольких строк, по обыкновению безграмотных. Он поручал мне немедля прибыть к нему и вместе с тем назначал час моего прибытия. К назначенному времени я был у Шуберского, но его не застал; при его неаккуратности это было делом очень обыкновенным. Воротясь домой, он нашел меня в комнате, занимаемой его канцелярией, и очень сухо сказал, что ему надо поговорить со мной наедине и чтобы я для этого шел за ним во второй этаж. Тут он мне наговорил разных резкостей, объясняя, что он человек благородный и честный и полагал меня таким же, но что он имеет в руках доказательство противного. Я не понимал, что могло довести Шуберского до этого раздражения, и упрекал его за то обращение, которое он позволил себе накануне с Дедовым. Это еще более взбесило Шуберского, и так как он все сильнее и сильнее поднимал голос, то я ему сказал, что, несмотря на его странности, я привык его уважать, а потому полагаю лучше уйти и дать ему успокоиться; на повторенное же несколько раз предложение стреляться со мной я только тогда соглашусь, когда буду знать причину, побуждающую к дуэли. Я действительно уважал Шуберского как человека правдивого в большей части случаев, много трудящегося, самостоятельного и всегда готового защитить своих подчиненных против неправильных обвинений. Когда я хотел уходить, Шуберский, остановив меня, сказал, что я сам должен был знать причину его раздражения, но, видя, что я притворяюсь, будто бы я не понимаю, он напоминает мне о письме, которое я писал утром в этот самый день.