Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

В Орле же Нарышкин познакомил сестру и меня с жившим в этом городе отставным майором Шульцем{780}

. Этот господин жил очень порядочно, но никто не знал, откуда он достает деньги для такой жизни; он был знаком со всем городом, имел большое значение и в особенности сильное влияние в судебных и присутственных местах. С первого взгляда мне не понравилась эта темная личность; между тем Нарышкин рекомендовал Шульца, {чтобы последний был} поверенным сестры по орлов ским присутственным местам, {когда в этом представится надобность.} Нечего было делать; надо было покориться необходимости. Впрочем, все время, пока были дела у сестры в орловских присутственных местах, Шульц был ей постоянно полезен. Впоследствии он сватался за сестру, которая ему отказала, но он, несмотря на это, не переставал хлопотать о ее делах.

{По возвращении моем в Москву} всему обществу были известны гнусные поступки детей Викулина от первого брака, а так как из полученного сведения, что Тютчеву поручено преследовать произведенное следствие, оказывалось, что этому делу не будет конца, многие вызывались помочь сестре, {но не находили средств}. Между желавшими прекратить гонение жандармского начальства на сестру был М. Ф. Орлов. Он сказал мне, что было время, когда Дубельт был дежурным штаб-офицером в корпусе генерала Раевского, тестя Орлова, был близок с последним (известно, что Дубельт был многим обязан Орлову), что, хотя с 1826 г. они не состоят более ни в каких отношениях, но Орлов готов написать письмо к Дубельту, в котором объяснит ему всю несправедливость, допущенную в ведении этого дела. Он послал это письмо к Дубельту во второй половине ноября не по почте, а с каким-то общим их знакомым.

3 декабря я, по обыкновению рано утром, уехал в Воспитательный дом для наблюдения за ходом водоснабжения и некоторыми дополнительными {по оному} работами. Возвращаясь во втором часу пополудни домой, я увидел, что Мясницкая улица от Мясницких до Красных ворот занята верховыми жандармами, а на крыльце моего дома стоит повар моей сестры, который объяснил, что жандармы не пропустили его домой, когда он возвращался с рынка. Я немедля поехал к сестре; от Мясницких ворот к Красным не пропускали проезжающих; я проехал только благодаря моему военному мундиру. На подъезде дома, занимаемого моей сестрой, стояли два часовых жандарма с обнаженными саблями; они объявили, что никого не велели ни впускать, ни выпускать из дома по распоряжению начальника Московского жандармского округа{781}

Перфильева{782}

, находящегося в доме. Я приказал доложить Перфильеву, что желаю его видеть; он вышел ко мне и приказал впустить. Я спросил его, что все это значит; он с смущенным видом отвечал, что производит обыск в доме сестры вместе с губернским предводителем дворянства Небольсиным{783}. На мой вопрос, конечно сделанный раздражительным тоном, по какому поводу производится обыск, не отыскивают ли они воображаемые миллионы, Перфильев просил меня успокоиться и не причинять ему еще большого раздражения, так как он и Небольсин только исполнители ВЫсочайшего повеления, объявленного им шефом жандармов графом Бенкендорфом, а что ему не только известна, {столько же, сколько и мне}, вся гнусность клеветы, но сверх того и побуждения, по которым притесняют сестру мою. Я взошел за ним в комнаты, в которых все вещи были выбраны из сундуков и шкафов адъютантом Перфильева Волковским{784}; даже ризы были сняты с икон и разная мебель разобрана. {Все это делалось, в точности исполняя данную из Петербурга инструкцию.} Такому же обыску подвергались жившая с сестрой мать и приехавшая к ней погостить тетка княжна Татьяна Волконская, а равно чемодан остановившегося у сестры брата Николая, накануне приехавшего с Кавказа.