Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

– Вы, капитан, сами служите, и потому должны знать, что всякая канцелярская тайна должна сохраняться, а тем более тайна этой канцелярии; между тем вы приезжаете разузнавать ее; это очень нехорошо.

Я объяснил Дубельту, что я не употреблял никаких средств для разузнания положения дела сестры, а приезжал, чтобы видеть его, но до сего времени этого мне не удавалось. На вопрос Дубельта, для чего я хотел его видеть, я отвечал, что целью моей было просить о скорейшем окончании дела сестры. На это Дубельт сказал мне:

– Зачем вам просить меня, когда у вас есть такие сильные защитники?

На выраженное мной удивление, что я не знаю этих защитников, он мне сказал:

– Помилуйте, вы подняли всех против меня: графа Орлова, даже митрополита Московского Филарета, который писал сюда о деле вашей сестры, и все московское общество.

Я объяснил, что я и никто из моих близких не знакомы ни с Орловым, ни с митрополитом Филаретом, что если они приняли участие в сестре, то, вероятно, из сострадания, узнав о взводимых на нее клеветах и о стеснительных для нее мерах, которые, вследствие этих клевет, были приняты. Что же касается до московского общества, то оно не могло, конечно, равнодушно относиться к этим мерам. На это Дубельт мне сказал:

– За вами следили, и вы неоднократно своими рассказами в Английском клубе возбуждали неудовольствие в московском обществе против меры правительства, а вы должны знать, чему за это можете подвергнуться.

Я отвечал, что все это дело так для меня горестно, что мне и вспоминать о нем больно, а не только передавать его всякому встречному; но что в Москве многие любопытствовали узнать о положении дела, спрашивали об этом у меня, и я, хотя в коротких словах, должен был удовлетворить этому любопытству, явно проистекавшему из участия, {которое принимали в} сестре, что при этих рассказах я никогда не возбуждал никого против мер, принятых правительством, и переданное на этот счет обо мне Дубельту ложно. Тогда Дубельт сказал мне:

– Худой мир лучше доброй ссоры; вашей сестре следовало бы помириться с ее противниками; я старался склонить к этому мать вашу, о которой слышал, что она истинная христианка, воспитала в этом направлении детей своих и имеет на них сильное влияние. Но к удивлению моему, мать ваша не согласилась на данный ей мной совет, отзываясь, что дочь ее может сама рассудить, следует ли продолжать начатое дело, в виду того, что последняя имеет двух малолетних детей, и не приняла на себя уговаривать свою дочь к мирному окончанию дела. Я же еще раз вам и матери вашей говорю, для пользы же вашей сестры, уговорить ее покончить дело миролюбиво.

На мой ответ, что я в этом отношении совершенно согласен с мнением моей матери, Дубельт, приказав какому-то сидевшему в его кабинете чиновнику, имевшему титул превосходительства, подать следственное дело, производившееся в Орловской губернии, сказал мне:

– Вы так судите, потому что верно еще не знаете, с какими разбойниками имеете дело. Вот прошение, поданное мне вашими противниками.

Тогда только, прочитав это прошение, я узнал в точности, по какому поводу производились следствия над сестрой. В просьбе этой, на Высочайшее имя поданной Вадковскою и Норовою через графа Бенкендорфа, было сказано, что отец просителей 65 лет от роду (ему прибавили в просьбе 7 лет), женившись на бедной девушке (ей убавили в просьбе 5 лет), по настояниям ее совершенно их покинул, а после его смерти вдова представила в Московскую гражданскую палату фальшивое завещание, похитив из бывшего с их отцом в Москве денежного ящика бумаги и 8 миллионов руб., и что в то же время дядя ее князь Дмитрий Волконский, приехав в имение их отца, похитил из ящика, стоявшего в кабинете последнего, также бумаги и 8 миллионов рублей.

{По прочтению мною просьбы} Дубельт мне сказал:

– Не сделали ли бы вы на моем месте того же, что сделал я; я не знал ни вашей сестры, ни ее противников; Вадковская и Норова явились ко мне с просьбой, и я, прочтя ее без особого внимания, как большей частью читаются во множестве подаваемые просьбы, доложил ее графу Бенкендорфу, а он нашел нужным нарядить следствия, которые послужили к полному оправданию вашей сестры, а между тем московское общество позволило себе утверждать, что я нахожусь в любовной связи с одной из просительниц (он выразил это самым циническим образом) и что мне обещаны ими миллионы. Вы сами это несколько раз слышали в Московском Английском клубе и не противоречили.

Я отвечал, что о первом действительно слышал, но, не зная его отношений к просительницам, не мог ни утверждать того, что мне говорили, ни противоречить; об обещании же дать ему миллионы никогда не слыхал.