Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В то время в Кунавине не было ни одного сколько-нибудь сносного дома с печами, а потому комнаты, отведенные Клейнмихелю, были холодны. Он рассердился, не хотел в них оставаться и послал Зенгбуша на берег Оки посмотреть, нет ли возможности переправиться через Оку в город. По его возвращении Клейнмихель раздраженным голосом спросил, можно ли переправиться через Оку, прибавив, что он приехал осмотреть Нижний, а не его предместье, в котором хотят его заморозить. Зенгбуш, перепуганный, отвечал ни то ни ce, и тогда Клейнмихель, еще более вышедший из себя, послал его снова осмотреть возможность переправы. Встреченный при {своем} возвращении тем же криком Клейнмихеля и не зная, что угоднее последнему, оставаться в Кунавине или, несмотря на видимую опасность, переехать в город, он опять дал уклончивый ответ. Тогда Клейнмихель приказал мне ехать с Зенгбушем на берег Оки и удостовериться в возможности переправы через нее. Ночь была совершенно темная и холодная, с берега ничего нельзя было видеть; слышен был только шум плывущих льдин. Возвратясь к Клейнмихелю, я доложил положительно, что переправа через Оку невозможна. Тогда Клейнмихель сказал Зенгбушу, что вот как следует исполнять его приказания, а не отвечать, что и можно и нельзя переправиться, причем передразнил и голос, и манеры Зенгбуша, прибавив:

– Что вы думали, что я приехал сюда топиться? Если завтра и возможно будет переехать через Оку, я не поеду в город, а поеду отсюда обратно; хороши у вас порядки, я доложу о них Государю.

Затем Клейнмихель спросил у Зенгбуша:

– Который час?

И когда последний ответил ему, то он, посмотрев на свои часы и увидав, что на них 20 минутами менее, закричал, что даже часы у полицеймейстера неверны, и выгнал его из комнаты, сказав:

– Все у вас дурацкое в городе – и часы дурацкие, и полицеймейстер дурацкий.

Между тем подали самовар, {пока Клейнмихель с Серебряковым и мною пил чай, он} удивлялся, откуда берут таких дураков в полицеймейстеры; я заметил, что он напрасно разбранил Зенгбуша за неверность его часов. Клейнмихель ответил, что он свои часы переставил в Москве на полчаса вперед; я возразил, что в Нижнем часы идут вперед 20 минутами против московских, а он на это сказал:

– Опять будут уверять, что этому причиною какой-то меридиан; после этого всякий паршивый городишка будет иметь свой меридиан.

Инженеры, члены строительной комиссии и служащие в ней, а равно Зенгбуш и все полицейские поместились на ночь в грязной нетопленой кухне, лежа на полу, подостлав под себя свои шинели. Я понял, что причиной раздражения Клейнмихеля было то, что губернатор не выехал к нему навстречу. Когда я вошел в {упомянутую} кухню, Зенгбуш обиженным тоном сказал мне, что ни для кого не делали подобной встречи, а еще этот инженерный генерал-лейтенантишка[23] (так выразился Зенгбуш) {не большая же штука, а} позволяет себе кричать и ругаться. Удивительно, что Зенгбуш не имел понятия о значении Клейнмихеля. {Последний был в инженерном сюртуке с серебряными эполетами, на которых был золотой вензель Государя; Зенгбуш, вероятно, принял этот вензель за три золотых звездочки, означающие чин генерал-лейтенанта.} Я объяснил Зенгбушу, что Клейнмихель давно полный генерал и генерал-адъютант, что он министр и, главное, любимец ГОсударя и что напрасно Урусов не переехал вместе с Зенгбушем в Кунавино для встречи Клейнмихеля. Тогда Зенгбуш послал просить Урусова немедля приехать. Посланный квартальный надзиратель сел в лодку на Оке, но не мог пристать к противоположному берегу, а был занесен льдинами в Волгу и пристал к берегу ниже города у Печерского монастыря{185}

. Урусов приехал в 7 часу утра в полной парадной форме: в белых панталонах и ботфортах. Он принужден был ожидать приема Клейнмихеля в той же кухне, где некоторые из чиновников валялись еще на полу, а другие вставали полуодетые и умывались. Это положение сильно оскорбляло чрезвычайно гордого Урусова.

Почтовые лошади, привезшие Клейнмихеля и меня с последней почтовой станции Орловки, вернулись на эту станцию, а так как он объявил, что рано утром, не заезжая в город, поедет обратно, в Кунавине нельзя было достать лошадей, то я послал за свежими почтовыми лошадьми в Орловку, {которых Клейнмихель, немедля по своем пробуждении часов в 8 утра, приказал закладывать в экипажи}. [Аполлон Алексеевич] Серебряков ему доложил о приезде Урусова, но не получил никакого ответа. Когда я пил чай вместе с Клейнмихелем, то по просьбе Урусова напомнил ему о том, что последний ждет его приема. Клейнмихель отвечал шутя, что я, как нижегородский помещик, вздумал покровительствовать Урусову, и прибавил:

– Пусть подождет.