Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В Нижнем Гагарин продолжал свои шалости, отпускал остроты про всех, и, если кто за эти остроты, {в случае их неприличия}, обращался к нему в резких выражениях, он трусил и прижимал, как говорится, хвост. В Нижнем в семьях сколько-нибудь себя ценящих его не принимали; так, он никогда не бывал в домах Б. Е. Прутченко и моем. Он очень нравился большей части мужской молодежи и хорошеньким дамам, с которыми весьма ловко любезничал. Я говорил уже о влиянии его на хорошенькую Е. Н. Родионову; такое же влияние он имел на жену губернатора Урусова, а через нее и на ее мужа. Эти отношения к губернатору дали возможность Гагарину безнаказанно продолжать шалости, тревожившие городских обывателей, – как то: скаканье на тройках во всю прыть по городским улицам с громким криком, созыв к губернатору на танцевальный вечер всего нижегородского общества в то время, когда последний и не думал приглашать, так что все приехавшие должны были воротиться, и т. п., – {но имел влияние на должностных лиц в губернии, о чем будет мною передано ниже}. Спустя несколько времени после моего переезда из Нижнего в Петербург Урусову не понравились отношения Гагарина к его жене. Он просил об удалении Гагарина, который и был сослан в Вологду также под надзор полиции. Я с ним более не встречался.

Жена моя пробыла в Москве у сестры неделю; я {вместе} с нею, с Е. Е. Радзевской и со служанкою Аграфеною в половине марта выехал из Нижнего за границу. В Москве мы остановились у сестры, которая, – оставив {вышеупомянутую} гувернантку {ее дочерей} Е. Ф. Смит в Москве из опасения, что она, по слабости здоровья, не вынесет дальней дороги, поехала с нами в почтовой карете вместе с двумя своими малолетними дочерьми и со слугою Иваном, – который меня сопровождал во втором моем путешествии на Кавказ, – в Петербург, куда мы приехали 10 апреля и остановились в гостинице Серапина, где так долго жили в начале 1842 г.

В этот день родился Великий Князь Владимир Александрович, и мы, подъезжая к Петербургу, слышали пушечные выстрелы по случаю его рождения. В той же гостинице остановился инженер-полковник Шуберский, который 13 апреля, в день Светлого Христова Воскресения, был произведен в генерал-майоры. Он ездил в этот день к заутрене в Зимний дворец; я же в то время еще ни разу не бывал при торжественных дворцовых выходах, а потому рассказ его о виденном им на выходе очень занимал меня. Между прочим, он говорил, что непременно надо побывать на этих выходах, чтобы видеть бесчисленное множество лиц высших чинов, разукрашенных лентами и звездами, и вполне постигнуть ничтожность всех инженеров путей сообщения в служебной иерархии.

Для заграничного путешествия мы взяли кредитив{198}

из конторы барона Штиглица{199} на 40 тысяч франков, из коих одна четверть принадлежала мне, а остальные сестре. Для получения этого кредита я был в банкирской конторе, чего мне прежде никогда не случалось. Управляющий конторою, выслушав мое желание, пригласил меня взойти, с привезенным мною большим узлом кредитных билетов на 10 тысяч руб. сер., в другую комнату, в которой я нашел хорошо одетого крестьянина. Этот последний, взяв мой узел с деньгами и сосчитав их, сказал, что я могу снова идти к управляющему конторою, который, немедля по моем входе в его кабинет, выдал мне кредитив. Вся эта процедура чрезвычайно меня удивила; для чего деньги принимает какой-то бородач в особой комнате и каким способом он дает знать, что объявленная сумма оказалась при счете верною. Теперь, когда развелось столько банков, каждому известно, что такое артельщик{200}, а тогда можно было получить порядочное образование, иметь довольно значительные обороты по денежным делам и дожить, как я, до 34 лет, не имея понятия о банкирских конторах. По возвращении в Россию мы получили счет от конторы Штиглица, по которому внесенные мною 10 тыс. руб. оказались стоящими не 40, а 41 тысячу франков; так высоко стоял тогда наш курс; помнится, что он доходил до 414 сантимов за серебряный рубль; {кредитные билеты тогда свободно разменивались на металлическую монету}.