Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В Варшаве мы остановились в английской гостинице, где имели удобное помещение и отличный стол. Варшава при хорошей погоде своими садами и многолюдностью {публики} на больших улицах произвела на меня приятное впечатление. В это время жил в Варшаве мой двоюродный дядя Петр Иванович Колесов^н

с женой, бывшею прежде красавицею, и несколькими детьми, из которых старшая дочь Елизавета^н

, – воспитывавшаяся у Е. Ф. Скордули, дочери Д. Н. Лопухиной, {в заведении которой я провел первые годы моего отрочества} и жившая впоследствии в Москве у Елизаветы Николаевны Давыдовой^н

, – была по Москве старая знакомая жене моей и мне. Мы видались с этой семьей каждый день {во время пребывания нашего в Варшаве; видались} также с заведовавшим {тогда} почтовой частью в Царстве Польском князем Александром Михайловичем Голицыным{202}

, старым знакомым моей сестры, по совету которого я, во избежание неудобного путешествия в стенкелерке от Варшавы до прусской границы, ходил к Стенкелеру просить дать нам более удобный экипаж для этого пути. Стенкелер обещался и прислал длинную карету, которая хотя была поместительнее стенкелерки, но чрезвычайно тряская; стук каретных окон был невыносим; у стен кареты были скамьи до того узкие, что не только лечь, но и сидеть на них было неловко. Жена моя постлала себе и племянницам постель на дне кузова между каретными скамейками. Жена и сестра утверждали, что эта карета беспокойнее стенкелерки и обвиняли меня, что я у Стенкелера не осмотрел экипажа, который он полагал нам дать. Я утешал их, что недалеко до Пруссии и что в этой просвещенной стране, конечно, мы поедем в более удобном экипаже.

Наслышавшись, что всевозможные злоупотребления существуют только в России, в Европе же, а в особенности в Пруссии, все чиновники самые честные люди, я был очень удивлен, когда на границе прусский таможенный чиновник объявил мне, что не подобает делать осмотра чемоданам, принадлежащим русскому штаб-офицеру и его семейству, но что верно я его не оставлю без благодарности за то, что он нас не беспокоит; я ему дал несколько талеров. На прусской пограничной станции мы взяли две почтовые кареты; я уплатил до г. Познани деньги за экипажи (Wagengeld[37]), путевые на пять лошадей (Pferdegeld) и разные другие приплаты, как-то: надсмотрщику над экипажами (Wagenmeistergeld), за смазку (Schmürgeld), шоссейные (Chausseegeld) и мостовые (Brükengeld). Весь этот аптекарский счет, состоявший в каждой статье из талеров, зильбергрошей и пфеннигов, простирался до 47 1/4 талеров. Я дал почтмейстеру бумажку в 50 талеров и просил сдачи, но он мне только поклонился и оставил 2 3/4 талера в свою пользу. Я тогда не мог понять, откуда же происходили эти похвалы о честности прусских чиновников, и только впоследствии понял, что мы, русские, любим хвалить все заграничное и бранить все свое и что мы у себя очень требовательны, тогда как за границею делаемся тише воды ниже травы. Четырехместная карета, в которую села сестра, была сносная; двухместная же, данная мне и жене моей, была безобразна. Обе они были очень высоки[38], в каретах не было ступенек, и для того чтобы в них влезть, подставляли деревянную лестницу без поручней, по которой лазать было очень неудобно, особливо жене моей, женщине тучной, с больными ногами. Карета внутри ничем не была обита, так что нельзя было к стенам прислонить голову; ног некуда было протянуть; ко всему этому присоединялась тряска, одинаковая с тряскою нашей почтовой телеги. Несмотря на все неудобства кареты, жена, чтобы избежать затруднительного вылезания и влезания, просила не менять кареты до Познани, но почтмейстеры на это не согласились. Итак, мое обещание иметь удобные экипажи по переезде за границу не исполнилось. Ехали мы очень тихо, по 8 1/2 версты в час, несмотря на то что шоссе и лошади были хорошие; ни просьбы, ни угрозы, ни обещания дать на водку не помогали. Плата почтальонам (ямщикам) на водку (Trinkgeld) на каждой станции постановлена законом, и эта плата была довольно большая, а так как почтальоны уверяли, что они ее сполна отдают почтовым содержателям, то по их просьбам надо было еще добавлять, хотя ни ездою и ничем они не заслуживали этой добавки. На вопросы о названии селений, через которые мы проезжали, они отзывались незнанием. Их лица, выражавшие тупоумие и наводившие скуку, доказывали, что они действительно ничего не знают, а их военные мундиры, плохо пригнанные, и вообще их костюм нас очень смешили. Мы вспоминали о лихих русских ямщиках, едущих скоро, поющих песни и охотно, а часто и очень остроумно отвечающих на вопрос проезжающих.