Виктория Холт

Мой враг — королева

Иногда, когда я не могла уснуть ночью, я размышляла над тем, что случилось бы, если бы все открылось. Мои родители были бы потрясены, в особенности отец. Но главное — мне пришлось бы противостоять королеве. Я лежала в постели и дрожала, но не от страха, а от дерзновенного восторга.

Я бы взглянула в ее большие чайного цвета глаза и прокричала ей: «Он был моим любовником — но не твоим! У меня нет ничего, кроме себя самой, но он желает меня, а не тебя! И то, что он стал моим любовником, доказывает его любовь ко мне, потому что он пошел на слишком большой риск ради этого».

Но когда я была рядом с королевой, я становилась гораздо менее храброй…

СТАРАЯ ЛЕДИ ИЗ ДРЕЙТОН БАССЕТ

Ее вините мою лютню, ибо она поет так, как желаю я.У лютни нет разума — она играет мелодии, угодные мне.

Пусть мои песни несколько странныИ смысл их задевает вас —Не вините мою лютню.Сэр Томас Уайтт, 1503–1542 г. г.

Я никогда теперь не бываю при Дворе. Остаюсь в своем доме на Дрейтон Бассет. Я старею и пользуюсь тем, что престарелой леди позволительно сидеть в полудреме целыми часами. Я знаю: про меня говорят, что я угасаю. Знающие меня удивляются: «Она еще жива! Сколько же ей лет? Немногие достигают ее возраста. Похоже, что миледи бессмертна».

Иногда я тоже так думаю. Много ли осталось тех, кто, как я, помнят день в 1558 году, когда умерла королева Мария, прозванная Марией Кровавой, — и эта смерть не опечалила никого, кроме тех ее приверженцев, для которых эта смерть означала потерю влияния?

И многие ли помнят, когда моя родственница, Елизавета, была провозглашена королевой? А я помню тот день очень ясно. Мы были в то время в Германии. Мой отец вынужден был бежать от правления королевы Марии, поскольку при ней жизнь стала опасной для тех, кто по рождению или религии склонялся на сторону Елизаветы.

По провозглашению Елизаветы королевой отец собрал всю нашу семью, заставил встать на колени и молиться Богу в благодарственной молитве.

Кроме того, моя мать приходилась Елизавете кузиной: это могло принести почести и благоденствие семье.

Мне в ту пору исполнилось семнадцать лет. Я многое слышала о Елизавете и ее матери, королеве Анне Болейн; к тому же моя мать звалась Марией Болейн и приходилась Анне сестрой. О чудесной и умной Анне Болейн у нас в семействе ходили легенды. И, когда я увидела Елизавету, я поняла, откуда в ней та же красота, тот же ум: она унаследовала их от матери, хотя и совсем в ином виде. Она бы никогда не пострадала от рук палача: так как была слишком умна для этого. Даже в свои юные годы она несла достоинство и, я бы сказала, гений самосохранения.

Но, несмотря на свое женское кокетство, на блестящую красоту, ей не хватало одного чудесного свойства, которым ее не наградила мать и которым, должно быть, сполна обладала моя бабка, Мария Болейн: чувство меры и достоинства, то чудодейственное умение быть любовницей короля — и не вмешиваться в дела государства, которое было свойственно и моей бабке, и, я должна без ложной скромности сказать, мне самой. Елизавете это должно было быть известно, поскольку вряд ли с ее умом она чего-то не знала, — и она ненавидела меня за это. Придя к власти, она была исполнена лучших намерений, и я должна по справедливости признать, что она прилагала все старания, чтобы их исполнить.

У Елизаветы была одна в жизни большая любовь — любовь к короне. Да, она позволила себе небольшую шалость, небольшую измену своей любви: она любила играть с огнем, но вскоре так сильно обожглась, что после первого же года ее правления я сделала вывод, что она не позволит себе этого более. Никогда больше она не изменит сияющему, овеянному славой символу своей власти — короне.

Должна признаться, что я не могла устоять перед искушением подразнить Роберта этим открытием, даже в самые страстные минуты наших с ним ожиданий. И он, бывало, приходил от этого в ярость; но я была удовлетворена тем, что я — более дорога ему, чем она. Она — отдельно от короны Британии.