Мой враг, моя любимая

Наконец, удалось примоститься в дальнем углу. Идти на контакт с лекхе я опасалась. Да и они сторонились меня, только поглядывали и перешептывались. Впрочем, особой враждебности в свою сторону я не заметила. Обстановка выглядела вполне мирной. Лекхе стучали ложками о тарелки, зачерпывая очередную порцию, чтобы отправить в рот. В проходах с оглушительным визгом носились дети. Где-то кричал младенец. Шум, гам, оживление. Наверно, это лучше, чем угрюмая тишина в одиночной камере, где собственные думы сводят с ума.

Я посмотрела в свою тарелку, но не испытала ни малейшего желания есть. Вообще, все чувства и желания словно атрофировались, а мысли метались из крайности в крайность. То казалось, что вот-вот распахнется дверь, и войдет Ивар. То я начинала задумываться, зачем вообще есть, если неизвестно, что случится со мной завтра.

Приказав себе не раскисать, все же поковыряла кашу и положила несколько вязких комочков на язык. Тут же с отвращением сплюнула. И это они называют едой? Какой-то клейстер, да еще и с запахом вареной рыбы!

– Привет! – раздался радостный голос, и за столом напротив меня кто-то устроился и тоже поставил тарелку.

Я подняла глаза от еды. Симпатичная брюнетка-лекхе с озорной мальчишеской стрижкой, которая необыкновенно шла к тонким чертам лица, улыбнулась мне.

– Привет.

Она положила в рот ложку каши и с аппетитом прожевала. У меня даже челюсть отвисла. Неужели и я когда-нибудь привыкну с голодухи так же уминать это варево?!

– А ты из камер, да? – поинтересовалась собеседница, продолжая уничтожать еду.

– Да. Из камер, – буркнула я.

– Всю ночь там провела, да?

– Наверно, – я пожала плечами, так как не знала, сколько времени была без сознания после укола.

– Ну и как там?

– Неописуемо, – фыркнула я и вспомнила, что совсем недавно уже отвечала подобным образом на схожий вопрос.

– Я слышала, ты из буйных? – девушка красноречиво кивнула на мой браслет и со смаком облизала ложку. – Иллариону нос разбила.

Я потупилась, а она рассмеялась.

– Да ладно, не стесняйся! Мне всегда хотелось это сделать, а ты взяла – и сделала, – девушка округлила глаза и добавила тише: – Только больше так не делай. Это на первый раз тебе еще повезло, что быстро выпустили.

– Хорошо, – мне немного полегчало от того, что нашелся кто-то понимающий, – а как тебя зовут?

– Маша. Иванова, – она отодвинула тарелку и жадными глазами уставилась на мою.

– Что, правда? Маша Иванова?! – Я показала ей свой «бейдж».

– Правда, – она отклонилась, чтобы, в свою очередь, убедить меня надписью на робе.

– Супер. – Я покачала головой.

Заметив, что взгляд собеседницы то и дело возвращается к каше на моей тарелке, я вздохнула и подвинула порцию через стол: – Меня, вообще-то, Кира зовут.

– Ирина, – кивнула она и вооружилась ложкой. Пробубнила уже с полным ртом: – Спасибо тебе, Кира. Я ем, как слон, да?

– Да нет, – равнодушно отмахнулась я и не стала говорить вслух, что баланда не вызывает у меня аппетита. – Кушай на здоровье.

– Угу, – продолжила уплетать она, – ты погоди. Сейчас доем, и пойдем.

– Куда пойдем?

– Как куда? Устраивать тебя, где потеплее, – Ирина подмигнула, – мы своих не бросаем.

Неизвестно, почему она сочла меня «своей». Я понимала только одно: если бы меня привезли сюда немногим ранее, прямиком из дома отца, то одной этой фразы хватило бы, чтобы довериться и рассказать обо всех бедах. Но теперь… словно ком встал в горле. Я не чувствовала уверенности, что девушка, которая сама подошла и фактически предложила дружбу, желает мне только добра. Я уже ни в чем и ни в ком не чувствовала уверенности.

– А ты давно здесь? – решила поинтересоваться.

Ирина прожевала остатки каши и только потом ответила:

– Давненько. Я здесь уже почти старожил. Ты спрашивай, что интересует. Подскажу.

Она подмигнула, взгляд веселых карих глаз потеплел.

– Мне нужны лекарства, – я сдвинула рукав подальше и продемонстрировала ожог во всей красе, – рука ужасно болит. Терплю, конечно… но боюсь, что станет хуже.

Ирина отложила ложку и осмотрела мою рану.

– Вряд ли Илларион тебе что-то даст, – покачала она головой, – здесь никто не болеет. У всех есть фамильяры для лечения. Поэтому лекарства врачи применяют только тогда, когда это нужно им, а не нам.

– Стерилизация, – процедила я сквозь зубы.

– Ага, – беззаботно кивнула она, – они думают таким образом сократить наш вид. Не будут рождаться дети – и постепенно все лекхе вымрут сами собой. Хитро, да?

Я не могла подобрать цензурное слово, которое бы обозначило мое отношение к ситуации, и поэтому проворчала:

– Интересно, кому пришла в голову эта блестящая мысль?

– Как кому? – удивилась Ирина. – Правительству, конечно. Министру здравоохранения.

– Ты разбираешься в таких вещах? Разве лекхе интересуются политикой?

К моему удивлению, она быстро отвела взгляд. Сделала вид, что озаботилась состоянием ожога.

– Если в рану не попадет грязь, то все может зажить. Но меня волнует тот участок, который находится под браслетом, Кира. С фамильяром все было бы гораздо проще…