Моя армия. В поисках утраченной судьбы

Строй ушел. Он остался один. На мгновение ему показалось, что бугристые склоны сопок, рассеченные крупной сетью дождя, ожили и подернулись зыбью, как вода под ветром. Он вздрогнул. Но тут же понял, что это действие колебаний дождевых струй.

Ганин служил второй год и не раз стоял на посту, но любой храбрец, охраняя в такую ночь важный объект, будет чувствовать себя не совсем спокойно... Но, став часовым, перерождается любой, даже самый нерадивый солдат.

А дальше шли разные страсти — нападение группы диверсантов на караульное помещение, гибель всего караула, кроме разводящего, вынужденное предательство разводящего, под дулом пистолета обманувшего первого часового, которого и убили. Но перед постом Ганина в нем заговорило чувство долга и совесть советского патриота, он подал Ганину соответствующий знак, и тот длинной очередью срубил и диверсантов, и разводящего...

Что это были за диверсанты, откуда они взялись в Забайкалье, где происходит действие, что они собирались сделать со складом?

Думаю, что не только эти вопросы смутили редакцию «Огонька».

Редакция ответила автору чрезвычайно лояльно. Что, мол, этот рассказ, к сожалению, им не подходит, но они рекомендуют автору продолжать писать, совершенствовать свое литературное мастерство и присылать новые произведения... Очевидно, сыграли свою роль обратный адрес и статус автора — солдат в/ч, дислоцированной где-то у черта на рогах.

Я привел этот забавный текст и вообще вспомнил эту историю по весьма существенной причине. И дело не в том, что еще полгода назад поклоннику экзотической для советского школьника философии, знавшему наизусть «Портрет Дориана Грея» и поэтов Серебряного века, не пришло бы в голову писать нечто на подобный сюжет, дело в том, как это было написано, с какой степенью серьезности.

В караульном помещении разводящий — этот трагический персонаж — читает статью о плавании Крузенштерна и размышляет вслух: «„Скоро ли везде будет советская власть и можно будет поездить по свету, поглядеть Гавайские острова,

Таити?" Начальник караула, старший лейтенант, вспомнил шолоховского Макара Нагульнова, мечтавшего об установлении советской власти в Африке, и усмехнулся». И, чтобы вразумить разводящего с его мечтаниями о южных морях, читает ему стихи Николаса Гильена о страдающей Кубе.

Был в рассказе и пассаж, который автор, к его чести, решительно вычеркнул: «Ганин всегда помнил слова Мересьева, которыми тот отвечал на все сомнения в реальности его мечты: „Ведь я советский человек"». Вычеркнуть-то вычеркнул, но он был им написан.

В процессе вживания в новую реальность, в армейский быт, происходило и некое переформирование восприятия этой новой реальности. Она постепенно становилась своей.