Моя демократия

Был такой член-корреспондент академии Стрелков, физик, специалист по низким температурам, так он в свое время в присутствии Сталина отказался участвовать в создании атомной бомбы. После все ждал - когда его арестуют. Но случилось другое: ему предложили выехать в Америку в какое-то учреждение при только что созданной Организации Объединенных Наций. (Теперь-то я думаю - может быть, для знакомства с этой проблемой в Америке?)

В Америку он добирался ни много ни мало девять месяцев, через Иран, через африканские государства, и все время думал, что его где-нибудь да прикончат. Но добрался-таки живым-невредимым. Так или иначе, но человек это был удивительный и совершенно бескорыстный. Незадолго до кончины он заболел, лишился способности передвигаться - только от кровати до письменного стола и обратно. И тогда вся деятельность Стрелкова как директора специального института была перенесена в его коттедж. Не знаю толком, как складывался его рабочий день, а вечера отводились встречам с молодежью его и других институтов. Что только, какие специальные проблемы там не обсуждались (за чаем и угощениями его супруги), какие только не возникали споры, но последнее слово всегда было за Петром Георгиевичем. Когда он умер, оказалось, что на сберкнижке у него - копейки. Все, что зарабатывал, он тратил на эти молодежные посиделки.

В этих посиделках принимал участие и я - читал главы из романа, над которым в ту пору работал ("Соленая Падь").

* * *

Академик Канторович был первым экономистом-рыночником, которого я видел живьем.

Однажды я забрел к нему в коттедж, мы сели попить чайку под огромным многолистным и ярко-зеленым фикусом, и за полчаса он объяснил мне, почему и чем порочна система государственной монополии и государственного планирования.

Я ошалел. Я ошалел еще больше, когда он сказал мне, что он не может и не должен жить в стране, в которой он никому-никому не нужен, никем не понимаем, а в силу этого даже и презираем, и что при первой же возможности он покинет Советский Союз, поселится в Америке, по модели которой он разрабатывает систему математической экономики.

Так и получилось: года через два Канторович эмигрировал в Америку, а это по тем временам был случай совершенно исключительный, еще год-другой спустя он стал лауреатом Нобелевской премии.

Разговор наш в тот день я чуть ли не дословно помню и сейчас, но я все равно оставался при своем принципе: всем надо работать хорошо, а тогда все будет хорошо.

Были среди ученых и оригиналы - не дай Бог!

Однажды (середина шестидесятых) мы с женой встречали Новый год в доме выдающегося математика, к тому же поклонника (и знатока музыки вообще) Шостаковича - я, пожалуй, и не встречал такого же среди непрофессионалов.

Новогодняя ночь даже для Новосибирска выдалась необычной, жестоко холодной - температура ниже минус 50о, - вокруг этого факта неизбежно и завелся послеужинный разговор, выпили чуть-чуть. Было уже часа три ночи.

Вдруг хозяин дома говорит:

- Да это же пустяки - минус пятьдесят! Пустяки, и ничего больше! Хотите, я добегу до угла нашего квартала босиком? Разуюсь и пробегу туда-обратно?

Никто, разумеется, этого не хотел, все закричали, замахали руками, но хозяин был неумолим: пробегу! Одна только женщина (жена нашего оригинала) не сказала ни слова: знала, что бесполезно. А наш академик надел шубу, шапку, разулся и побежал. И не только побежал - прибежал обратно.

Результат: сильнейшее обморожение обеих ног, сильнейшее воспаление легких, два (или около того) месяца пребывания в больнице.

Больного в больнице навещали, оказалось, что он очень горд собой: вот вы все кричали - "нельзя! нельзя! нельзя!", а я доказал, что можно!

В доме другого академика, физика, в столовой стояло два кресла. Если кто приходил в гости впервые, ему объясняли:

- Одно из этих кресел когда-то принадлежало Тургеневу, а другое Лаврентию Берии. Выбирайте, в которое вы сядете.

Обычно новичок усаживался в кресло Берии.

Наверное, это был розыгрыш, кресла никогда не принадлежали ни Тургеневу, ни Берии.

Но вот другой случай: обедали мы в столовой, академик Будкер, его коллега физик, академик Французской академии наук, и я сидели за одним столиком, Будкер что-то объяснял французу (тот знал русский), француз не понимал, оба сердились, наконец француз и говорит:

- Ничего не понимаю! Может быть, я - дурак!

- Вполне может быть, что и дурак! - подтвердил Будкер.

Француз встал и ушел.

Будкер меня спрашивает:

- По-моему, не очень хорошо получилось?..

- Совсем нехорошо! - говорю я.

- Это все потому, что наш коллега - истинный дурак.

- Но он же - академик!

- Ну вы тоже даете, что это за довод - "академик"!

А вообще-то дом Будкеров был один из самых гостеприимных в Академгородке. Кстати, француз прислал Будкеру года через два письмо, признался, что он в том разговоре был дураком.

Однако же у молодежи были и свои, молодежные, интересы, и даже не столько свои, сколько общественные.

Этому безусловно способствовала хрущевская "оттепель" - она возбудила огромные надежды, она звала к политической активности.