Моя история

После этого я почти всегда был в одиночестве. И когда вдруг мама сказала мне, что я буду ходить в другую школу (в киббуц), я даже обрадовался. Они меня туда посылали не из-за Тора, а потому что собирались разводиться и хотели найти возможность, чтобы мама могла продолжать работать, уделяя мне не особенно много времени.

Я не слишком огорчился, когда мне сообщили насчет развода. Я даже думал, что так будет лучше и для моей мамы в каком-то смысле, и для отца. Я не плакал, не боролся против развода. Отец уходил из семьи, мама работала почти сутками, и школа в киббуце была практически единственной возможностью хорошо питаться и ни в чем не нуждаться. Там мне не будет скучно, за мной будут хорошо ухаживать. Я знал, что они приняли правильное решение. Хотя, конечно же, мне было грустно расставаться с ними и ужасно тоскливо без моей собаки.

Но в то же самое время я чувствовал и трепетное волнение, связанное с новым миром. Я слышал много хорошего про киббуц. Говорили, что там все живут очень дружно, что меня всему научат: водить трактор, доить коров, делать все, что захочешь.

Мне предстояло ощутить вкус новой жизни. И я был готов к этому.

Глава 8. Молодость

Хотя я и был подготовлен к новым приключениям, попав в киббуц, понял, что все далеко не так, как я себе представлял. Во-первых, я первый раз был один, вне дома. И очень волновался, потому что слышал, что ребята в киббуце неохотно принимают ребят из городов, отказываются дружить с ними. За себя я не волновался, я знал, что смогу за себя постоять. Но все равно всегда трудно расставаться с привычным. Мне нужно было распрощаться с Тцуки, моей любимой собакой.

Киббуц Хацзор Ашдод находился на расстоянии 30 км к югу от Тель-Авива. Это было красивое поселение, построенное на холме и состоявшее из маленьких белых домов с красными крышами. Здесь росли красивые деревья, сочно зеленела трава, был шикарный плавательный бассейн и большая общая столовая. Вокруг раскинулись широкие поля и апельсиновые рощи, в которых мы работали. Мама привезла меня в киббуц, и, как только она ушла, я тотчас же почувствовал первые признаки «домашней болезни» — очень захотелось домой. Меня отвели туда, где мне предстояло жить. Кроме меня, там жили еще восемь мальчиков и девочек и наш учитель. Затем меня представили моей «второй семье». Это были венгры, очень хорошие люди, у которых, кроме нас, были и свои дети.

И ребята, которых я тогда увидел, в первый раз мне тоже понравились. Но все-таки те из них, кто родился в киббуце, недоверчиво посматривали на меня и на других детей, приехавших из города. Я себя сразу почувствовал здесь чужим. У них даже было словечко, которым они окрестили ребят из города, — «иреним», и это тут же отделяло нас от остальных.

Расписание в киббуце было составлено очень просто — так, чтобы все были все время при деле. Встречались рано утром во время завтрака в общем зале, потом учились, работали в полях, купались и занимались спортом. Школьные занятия были намного легче, чем в городе. А по вечерам, где-то в районе четырех часов, мы присоединялись к нашим «вторым семьям». Вместе пили чай или кофе, потом обедали в большом зале. Судя по всему, это должна была быть веселая, коллективная жизнь. И может быть, для многих она такой и была. Мне было уже десять лет, но я ужасно скучал по дому. «Домашняя болезнь» постоянно ко мне подбиралась, практически незаметно, но я чувствовал, что она становится все больше и медленно грызет мое сердце. Помню, когда я в первые дни шел работать в поля, я нарочно уходил один далеко-далеко от всех остальных. И с высокого холма смотрел на север, потому что там был Тель-Авив, там был дом. Ночью я подолгу смотрел на Луну и на звезды, потому что знал, что моя мама видит ту же Луну и те же звезды.

Я разрывался между двумя чувствами. С одной стороны, мне очень хотелось, чтобы мама приехала и навестила меня, а с другой — я боялся ее приезда, потому что, когда она приехала в первый раз, все дети смеялись над ней, над ее яркой помадой. Она была одета по-городскому, не так, как в киббуце. Мне показалось, что они так и не поняли, что она очень много работает, что она по-настоящему рабочая женщина. Жизнь в киббуце шла по общинному укладу и в целом противоречила моему естеству. Все принадлежало всем, и мне тоже приходилось всем делиться со всеми. Единственное, чем я не мог делиться, это своими мыслями, которые я приберегал для себя. Я старался особо не задумываться о тех странных вещах, которые происходили с часами, и о том, как гнулся металл. И тем более ничего не пытался сделать необычного, хотя это иногда и происходило само собой, когда я даже не думал об этом.

Мне кажется, что жизнь в киббуце сейчас изменилась. Но тогда я чувствовал, что, что бы я ни сделал, они никогда бы не приняли парня из города. Постепенная начинал ненавидеть эту жизнь. Я скучал по своей собаке, скучал по дому. Дни шли однообразно, ничего не менялось. Это была какая-то бесконечная рутина. Мы собирали апельсины, собирали бананы. Копали картошку. Работали в столовой.