Моя любовь

Однажды я очень рассердилась на него. Предложила ему исполнять в концертах сцену из «Дядюшкиного сна», ту самую, когда он приезжает в деревню, а я его ругаю и хочу забрать в город, потому что приедет богатый князь, надо нашу дочку выдать замуж, а ему, моему мужу, лучше помалкивать: «за умного сойдешь». Сцена замечательная, буквально эстрадная, короткая — на четыре минуты, и литература прекрасная — Достоевский. И этот потрясающий момент, когда Коля в шубе, голый, в валенках на босу ногу бежит ко мне… Я себе представляла, что мы могли ее играть, как бы сойдя с экрана.

А он категорически — «нет». Только «три танкиста, три веселых друга…». Он находился во власти «строительства социализма», «советского патриотизма», он был «советский человек». Я не знаю, как он переживал перестройку, как он на нее реагировал. Он ведь был активный член партии. В последнее время мы с ним мало виделись, жили в разных концах Москвы.

Коля очень много курил. Знаменитый его чудовищный «Беломор», он прикуривал одну папиросу от другой. И так беспрерывно — по две пачки в день. У него от этого болели ноги. Врачи категорически запретили курить, но он не мог бросить. Однако в конце концов вынужден был, потому что уже хотели ногу отнять, такое было отравление никотином. И так же он перестал пить. Причем он из тех людей, которым очень много надо, чтобы захмелеть. Но он умел пить. Никогда в жизни не был пьян на съемке. В этом отношении он был просто поразителен!

Он никогда не бравировал своей дисциплинированностью, но никогда не опаздывал ни на секунду. Всегда был готов к съемке, к работе.

И еще у него была безумная страсть к рыбалке. Один раз он взял меня с собой — это было в Крыму. Там есть озеро, куда обычно секретари обкома, горкома— все эти партийные руководители приезжали. Я все просилась поехать с ним, и он наконец сказал: «Ну ладно, поедем, мать, поедем».

Мы приезжаем на машине, там, конечно, местные жители готовились — приехало партийное руководство. Может быть, даже бросали в воду окуней или там карпов. Но и мы готовились. Крючков мне говорит:

— Так, мать, сейчас заедем на скотный двор, и я накопаю червей.

— Я боюсь червей.

— Не бойся, мать.

Накопали червей. Потом говорит:

— Знаешь, будем ловить не на червей, а на шарики. Мы их сейчас сделаем.

И я сидела и послушно лепила маленькие шарики из хлеба. Когда за нами заехал секретарь обкома, Крючков спросил:

— Ты на что будешь ловить?

Тот отвечает:

— На червей.

И вот приезжаем на озеро. В одном месте обосновался Коля, неподалеку — секретарь, и началась ловля. Я вижу, этот секретарь (а я между ними бегаю туда — сюда) уже поймал трех карпов, а у Коли не клюет. Я нервничаю. А он:

— Мать, не волнуйся, сейчас зеркального поймаем.

Опять не клюет. Коля привык, что у него всегда клюет, а здесь ничего не получается. У соперника уже десять. Тогда я подхожу к этому секретарю и говорю:

— Давайте что‑нибудь придумаем, потому что я чувствую, как у Коли портится настроение.

Это было такое переживание, невозможное. Секретарь говорит:

— А вы отнесите ему червей.

Я прихожу к Коле:

— Хочешь, я тебе червей раздобуду? Только я боюсь их нести.

Крючков уже пришел в отчаяние и согласился. Я пошла к секретарю, он мне в листочек завернул червей, и я с отвращением несла их в вытянутой руке. Принесла, Коля нацепил червя на крючок — и сразу карпа поймал. И стали они ловиться, но время‑то ушло. Он, конечно, хвастался то и дело, что вот, мол, какой большой зеркальный карп попался, но понимал, что наловил мало, хвастаться‑то нечем. Главное, волнуется ужасно, но при этом успокаивает меня и через меня успокаивается сам. Наконец мы поехали домой. Сначала, конечно, выпили, закусили на дорожку. И когда подъехали к гостинице, где наши актеры жили, этот секретарь всю свою рыбу отдал ему. Это такая большая — болыная железная сетка.

Коля:

— Ой, да не надо, не надо…

Но взял. А мне у самой гостиницы сказал:

— Подожди, мать, сейчас соберемся.

И вот мы входим в вестибюль — рыба вся видна, — а там сидят дежурные и наши актеры, те, кто приезжал с нами на большой концерт, все из Театра киноактера (мы ездили в Крым на гастроли 25 лет подряд — Ларионова, Рыбников, Алисова, Ладынина). И все видят, как он гордо идет с рыбой, своей знаменитой походочкой на кривых ногах…

Пришли в номер, Коля зовет:

— Иди, мать, помоги.

Мы всю рыбу бросили в ванну — полная ванна рыбы получилась. Он, как правило, возил с собой немецкую электрическую плитку, большую сковородку и бидончик постного масла. А муку мы брали в ресторане — я ходила. И тут он стал распределять:

— Гримерше дам три рыбины, костюмерше дам пять. Рыбникову Кольке тоже.

— Давай хоть поджарим что‑нибудь, — говорю я.

— Ну, ты возьми, конечно, сколько хочешь.

Я начала ее чистить. Сколько я перечистила рыбы за свою жизнь, трудно вспомнить! Коля знал, что я особенно люблю головы. А он сам не любил рыбу вообще. Я жарю, а он не ест. Зато очень любил смотреть, как я разделываюсь с этими головами. Он говорил:

— Да ешь ты у меня.

— Зачем, я лучше пойду к себе, — возражала я.

— Нет, ешь здесь, ты так вкусно ешь…