Моя школа

Ты, мороз, мороз,Не показывай нам нос,Уходи скорей домой,Уводя стужу с собой.А мы саночки возьмемИ на улочку пойдем.Мы на улочку пойдемИ кататься начнем.Сядем в саночки,В самокаточки.А у санок подушечка Бархатная,Золотом обшита,Кисти шелковые,Полозочки у нихДа серебряные,А шишечки-кукишечкиЗолоченые.

А оглобельки у санокКипарисовые…А мороз не уходит,Еще вьюгу зовет.А вьюга идет,Жалобнёшенько поет.Она ходит под окномИ стучит ставешком.А снежинки-пушинкиВ окошечко глядят.Они в окошечко глядятИ кататься не велят.Ты в кроватке усни,Лучше в теплой полежи:Больно холодно,Больно ветрено.А на улочке

Из проулочкаБежит серенький коток,Познобил свой коготок.А шубка на нем позаиндевела,А брови, усыПозакуржевели.Котя в сеночках ревет,В избу просится.А бабушка пустила,Кота выстегалаОт метелки голиком:«Не ходи, кот, босиком,Ходи в валенках,В теплых варежках.А пойдешь как во двор,То иди в один притвор».А котик осердился,

На печку ушел.Он на печку ушел.Кирпич тепленький нашел.Лежит котик на печи,На горячем кирпиче.А головку-то котенькаЛапкой обнял.А хвостиком котикПриокутался…

Я никогда не мог дождаться окончания песни. Каждый раз новые они лились из уст матери тихой струей, как неиссякаемый источник Я слушал, закрыв глаза, и меня обнимала певучая дрема; она поднимала меня и, как на легких крыльях, уносила, сладко покачивая, куда-то далеко, в неведомый, чудесный мир… Я незаметно засыпал. А когда просыпался, вокруг всё уже затихало. Чуть мерцала на стене маленькая керосиновая лампочка. Рядом со мной спала мать. Я чувствовал её мягкую руку, слышал её ровное дыхание.

ГАРМОННЫЙ МАСТЕР

Из товарищей моих братьев мне больше всех нравился гармонный мастер Андрей Александрович. Мы его звали «гармонщик». Он часто к нам ходил и подолгу засиживался.

Среднего роста, светлорусый, одет он был всегда чисто — в серые брюки, в такой же пиджак. Мне нравилось его задумчивое лицо, мягкая улыбка, а в ясных, добрых глазах светилось что-то неудержимо притягивающее. Мне всегда хотелось подойти к нему и прижаться так же, как к матери или отцу.

Однажды он принес мне маленькую гармошку-пятиладку. Затаив дыхание, я взял гармошку, глядя ему в лицо, а он, улыбнувшись ласково, сказал:

— Ну-ка, я послушаю, как ты играешь…

Играть я не стал, а бережно унес подарок к себе на полати. Смотря однажды на отца, я деловито предложил:

— Павла бы отослать к гармонщику, а гармонщика взять к себе.

— Значит, в дети? — спросил отец. — Экий ты! Настоящий Елыман! Значит, сменять на Малышку? А?

— Ага.

— А тебе не жаль будет Малышку?

— Нет, — решительно заявил я.

Гармонщик нежно притянул меня к себе.

Иногда он целые вечера проводил со мной, рисуя карандашом картинки. Глубокая тишина наступала в это время… Я слежу за каждым движением его руки. На бумаге появляются фигуры лошадей, собак. Вот дом. Из трубы идет дым. Из ворот на дровнях выезжает мужик…

Наше занятие неожиданно обрывает отец:

— Елыман, отгадай загадку: из печурки две чурки выглядывают.

Я поспешно бегу к умывальнику и сморкаюсь. Но, поглощенный работой друга, я скоро забываюсь — снова начинаю шмыгать носом.

Тогда отец снова напоминает:

— Под гору тихонько, в гору бегом. Что это, Елыман?

Я, громко шмыгая, утираюсь ладошкой.

— Опять отгадал, — добродушно смеется отец.

Тихо смеется и гармонщик. Карандаш его вздрагивает. На бумаге уже высыпала орава ребят с клюшками. Они загоняют шар в лунку.

Иногда гармонщик просиживал у нас до поздней ночи. Мать тоже подсаживалась к столу с шитьем. Я слезал с полатей, забивался в угол за стол и затихал. Я любил слушать, когда отец рассказывал о своей прежней жизни.

— … Нынче ребята играючи живут. Я вот с десяти лет в работу дошёл. В наше время рабочие не просились в завод на работу, а сам барин прикажет своему приказчику: «Вот таких-то, по таким-то ревизским сказкам, выгоняй на работу…» Не спрашивали: молод ли, способен ли.

И отец рассказал, как он однажды обморозил ноги;