Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV

Лидеры не задавали каких-либо вопросов относительно моего совета и не спорили со мной. Они тихо оставили собрание и провели совещание за воротами дворца. Они согласились, что для них невозможно не выполнить мои распоряжения, но была долгая дискуссия о том, что может произойти со мной, если их защита будет убрана. В конце концов они исполнили мои пожелания в том, чтобы не проводить больше митингов внутри Норбулинки. Вместо этого они собрались в деревне Шоу у подножия дворца Поталы и посылали сообщения О своих решениях мне и Кашагу после каждого собрания. Эти решения были, по существу, повторениями их предыдущих деклараций. Они будут продолжать защищать меня, а китайцы должны оставить Лхасу и Тибет, дать тибетцам самим управлять своими делами. Так прошли два следующих дня. Ситуация, казалось, застыла, И проблемы были неразрешимыми. Но очевидно, что долго так продолжаться не могло, что-то должно было вскоре произойти, изменив ситуацию к лучшему или к худшему.

Третье и последнее письмо от генерала Тан Куансэня пришло утром 16 марта, и я ответил на него в тот же день. Впоследствии китайцы опубликовали оба эти письма, но не сообщили при этом, что в том же конверте, в котором лежало письмо генерала, было еще одно письмо, посланное мне Нгабо. Он не присутствовал ни на одном из совещаний Кашага с начала кризиса и теперь хотел предупредить меня, что, по его мнению, не осталось никаких шансов на мирный исход. Он посоветовал мне попытаться разрушить враждебные планы "реакционеров" и прекратить все контакты с народными вожаками. Он полагал, что у народа есть "дурной план" увести меня из Норбулинки. Если это правда, это было бы для меня очень опасно, поскольку китайцы предпримут строжайшие меры, чтобы предотвратить мое исчезновение. Даже если я ускользну, предупредил он, в нынешней международной ситуации я никогда не смогу вернуться в Лхасу.

И затем он добавил: "Если, Ваше Святейшество, с несколькими из своих чиновников, которым вы доверяете, с несколькими доверенными офицерами и телохранителями Вы будете оставаться за внутренней стеной и не выходить оттуда и проинформируете генерала Тан Куан-сэня о том, какое именно здание вы занимаете, они, конечно, примут все меры, чтобы это здание не было разрушено".

Таким образом, Нгабо знал то, о чем мы только догадывались: что китайцы в действительности собираются уничтожить дворец и толпу. Но все еще хотят сделать это, по возможности не убивая меня.

Он также написал и Кашагу, более или менее повторяя то, что он написал мне, и уговаривая их отвлечь народ от дворца или, по крайней мере, позаботиться о том, чтобы они оставались за стенами. Он писал, что понимает трудности и, если невозможно заставить народ разойтись, то следует попытаться ради моей же безопасности увести меня из дворца и привести в китайский лагерь. А пока надо послать эскиз дворца, где было бы указано, в каком месте я нахожусь.

Я ответил на письмо генерала примерно в том же тоне, что и ранее. Мне все еще казалось, что единственным шансом убедить его не атаковать толпу и дворец было последовать его желанию. Я не сообщил ему, в каком здании я нахожусь. Я чувствовал, что до той поры, пока китайцы не знают точно, где я нахожусь, есть еше какой-то шанс, что они не станут использовать артиллерию. Если бы мы сказали им об этом, казалось несомненным, что остальная часть Норбулинки будет лежать в руинах. Я вновь заверил его, что намереваюсь прибыть в китайский лагерь, как только окажется возможным.

На самом деле я туда не собирался, но надеялся, что это обещание вынудит его отложить отдачу приказа об атаке и даст нам возможность вовремя увести людей. Это было последнее из писем, которые я ему написал. Вся атмосфера вокруг дворца к этому времени стала чрезвычайно напряженной. За внутренней стеной скопилось множество взволнованных, разгневанных людей. Большинство из них вооружилось палками, копьями, ножами или тем оружием, которое они смогли найти. Среди них были кхампа с винтовками и сколько-то солдат с несколькими пулеметами и даже 14 или 15 минометами.

Лицом к лицу, на кулаках или мечах, один тибетец стоил бы дюжины китайцев. Последние события в восточных провинциях подтвердили эту старую пословицу. Но было очевидно, что их сила бесполезна против тяжелого вооружения, при помощи которого китайцы могли стереть их в порошок. Практически, у них не было ничего, за исключением решимости защитить меня.