Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV

Но этот ответ так и не пришел до самого конца. Около четырех часов в этот день, пока мы с министрами обсуждали ответ Нгабо, мы услышали выстрелы двух тяжелых орудий из ближайшего китайского лагеря и разрывы снарядов в болоте у северных ворот. При звуке этих двух выстрелов напряжение и гнев достигли вершины. Никаких объяснений этим выстрелам не было дано. Те, кто их слышал, могли только понять, что атака началась и целью ее был дворец.

А во дворце все решили, что пришел конец и надо незамедлительно предпринять что-то решительное. Но никто не мог решить, что же делать. Я должен был найти ответ и принять решение. Но с моей неопытностью в мирских делах это было нелегко.

Я не боюсь смерти, и мне не страшно было стать одной из жертв китайского нападения. Ведь причины смерти заложены в самом рождении, и великий смысл Учения не дает развиться нежеланию смерти. Не счесть, сколько рождений и смертей мы переживаем в этом океане сансары. Упуская, по недостатку и омрачению ума, это высокое понимание и веря в исключительность смерти, незрелые люди переживают трагедию, когда возникает потребность отдать жизнь ради родины, - это небуддийское отношение. Но, если правильно понять закон кармы-плода, или причинно-следственной связи, и оставить не соответствующую Дхарме нечистую гордыню, - усвоив доктрину о двух способах взаимозависимости[6], сознаёшь, что нечего горевать о смерти.

Однако я понимал, что ни народ, ни чиновники правительства не могут разделять моего чувства. Для них персона Далай Ламы была высшей ценностью, - Далай Лама символизировал Тибет, тибетский образ жизни, нечто наиболее дорогое для них. Они были убеждены, что, если это тело прекратит существование в руках китайцев, жизнь Тибета также придет к концу.

Поэтому, когда китайские орудия сделали предупреждение о смерти, первая мысль в умах каждого - начиная с чиновников во дворце и кончая самым последним человеком в громадной толпе вокруг него - была о том, что моя жизнь должна быть спасена и я должен немедленно оставить дворец и город.

Такое решение не могло быть легким, ставки были высоки, - от него зависело все будущее Тибета. Не было никакой уверенности, что побег вообще физически возможен. Нгабо уверял, что невозможен. Если бы я и ускользнул из Лхасы, куда я мог отправиться и где найти прибежище? И, прежде всего, разрушат ли китайцы наш священный город, уничтожив массы народа, если я уеду, или же народ рассеется из дворца, когда узнает, что меня там нет, и, может быть, спасется?

Наши умы были захвачены этими вопросами, ответов на которые не находилось. Ни в чем не было уверенности, за исключением растущего страстного желания всего народа увести меня прочь до того, как китайцы начнут бойню и погром.

Это была единственная здравая мысль, на которую я полагался, принимая решение. Если бы я решил остаться, я еще ухудшил бы беды народа и моих ближайших друзей - и я решил уйти.

Можно упомянуть, что я помолился об указании маршрута для ухода - и получил его - маршрут, на первый взгляд, невероятный, но который волшебным образом оказалось возможным осуществить.

Мы не могли сказать, куда поведет наше путешествие и чем оно закончится. Но все ближайшие ко мне люди хотели отправиться со мной. Четыре министра, которые там присутствовали, мои учителя, чиновники, телохранители и, конечно же, ближайшие члены моей семьи. Мать моя прибыла в Норбулинку, как только волнения начались, и принесла с собой моего младшего брата, - того, который переродился после того, как умер в двухлетнем возрасте. Моя старшая сестра, которая вышла замуж за кусрунг депона

, начальника моей личной охраны, тоже была здесь. Двое моих братьев были в Америке, один в Индии, а младшая сестра училась в школе в Дарджилинге.

Таким образом, получалась довольно большая команда, и нам требовалась помощь еще большего числа людей. Однако мы должны были хранить свой план в секрете не только от китайцев, но и от толпы, шумевшей снаружи. Все подозревали, что в толпе могли быть китайские шпионы. Кроме того, если бы толпа узнала, что я ухожу, тысячи из них последовали бы за мной, чтобы защищать меня. Китайцы их, несомненно, увидели бы, и тогда побоище началось бы сразу.

Я и мои министры посовещались с народными вожаками, и те сразу поняли, что это следует сделать, не раскрывая тайны массам, которые их выбрали. Они предложили максимум своего сотрудничества. Я написал им письмо и оставил его в Норбулинке с инструкциями, которые должны были быть им переданы на следующий день. В письме я еще раз просил их не открывать огня, если они не будут атакованы, и пообещал, что передам более подробные распоряжения, как только буду вне непосредственной опасности.