Моя тропа. Очерки о природе

Оба Вити спускаются к нам. Мы обследуем лёжку, выясняем, что зверь лежал, судя по всему, здесь долго и ушёл, наверняка, только тогда, когда нас услышал. Сходимся на том, что это произошло, когда мы совещались, стоя на обрыве. Он бы в этом месте, возможно, и зазимовал, не спугни мы его. Место подходящее, пихта очень плотная. Её завалило бы снегом на метр. Вот тебе и берлога.

Ну и ладно! Не больно-то и хотелось! Хоть поволновались – и то хорошо.

Мы, конечно, немного хорохоримся, начинаем разряжать ружья, готовить костерок, чтобы накипятить чайку перед обратной дорогой.

– Ну-ка, товарищ начальник, – говорит мне Витя, – прочисть ствол. Пальни.

Я выбираю прогал между деревьями и кустами на реку, ловлю на мушку небольшую сверкающую льдинку, которую крутит водоворотом, и жму на спуск… Щелчок! А выстрела нет! Осечка!

Я поворачиваюсь к ребятам и вижу их лица. На них написано всё.

– А если бы был медведь? – спрашивает Саша, не глядя на меня.

Воображение начинает рисовать мне картинку за картинкой. Передёрнуть затвор после осечки я, конечно же, не успел бы.

Эх, да что тут говорить!

Я оттягиваю курок и снова выцеливаю льдинку. Грохот выстрела, ледяные брызги, эхо от противоположного берега.

Бывает! За пять лет ни одной осечки, а тут такой подвох. И почему именно сегодня, и почему именно этот патрон?

А если бы он не ушёл, этот шатун?

Последние птицы

Октябрь. Облака серые, плотные мчатся низко – кажется, цепляют верхушки сосен. С севера, откуда рвётся ветер – клик лебедей.

Вот они! Семь белых птиц косым строем стремительно идут под самыми облаками, иногда исчезая на секунду в сером месиве.

Лебеди мерно работают крыльями, и стремительность лебединого косяка не была бы заметна, если бы вместе с ними, пристроившись к ним немного позади и справа, не мчались бы три гуся. Гуси машут крыльями чаще, и кажется, что они стараются догнать лебедей.

Правее гусей и тоже чуть поотстав, неистово молотя крыльями, несутся два чирка, прибившихся к лебедям и гусям. Словно маленькие детишки догнали взрослых и стараются удержаться с ними наравне, чтобы защититься от непогоды.

Это были последние пролётные птицы, а уже к вечеру повалил снег.

Снег валит

Валит снег, постепенно заволакивает пеленой всю округу. Конец лету, конец осени. Вот и зима.

Снежные хлопья, сырые и крупные, летят прямо к чёрной поверхности Печоры и исчезают, коснувшись воды, будто их и не было. Словно перешли они в другое измерение.

Снег накрыл траву, навис на кустах. Берег Печоры уже белый, и только на заплёсках – тёмная мокрая полоска песка, а голые камни, выступившие над водой, будто надели белые шапочки.

Пуночка.

Над самым обрывом в траве, присыпанной снегом – огромная стая пуночек. Их так много, что кажется, будто на землю бросили пёстрый шевелящийся ковёр. Вспугнутые, пуночки все разом срываются под высокий обрыв, мелькая над чёрной водой белыми пятнышками крыльев, словно крупные хлопья снега, несомые ветром.

Снизившись почти до воды, они плотной стайкой делают круг, возвращаются, снова усаживаются по краю обрыва, копошатся в траве, собирают опавшие семена, наедают жирок – впереди длинный путь на юг над тайгой и болотами, уже заваленными первым снегом.

Ледостав

Шуга шла уже несколько дней, сплошняком. Печора была забита льдом от берега до берега. Одному в лодке переплыть её было трудно, могло так затереть, что унесло бы далеко вниз по течению. А оттуда до посёлка уже не подняться.

Ночью очень сильно замораживало, и льдинки, большие и малые сталкивались боками, тёрлись друг о друга, шуршали и звенели. Над рекой в это время стоял немолчный, какой-то стеклянный шорох.

И вот, наконец-то, ночью ударил такой морозец, что льдинки начали стремительно смерзаться в ледяные поля. Они тормозились на мелких местах, останавливались. В них упирались новые и новые льдинки, громоздились, обламывая края, и накапливались то в одном месте, то в другом.

К утру Печора стала.

Зима – глубокие снега

Ночной переход

Ночь. Морозная северная ночь. Небо усыпано мириадами ярких неподвижных звёзд. Таких звёзд в городах мы никогда не видим. Здесь, в таёжной глуши, вдали от городского смога и уличных фонарей они являются нам во всей своей неисчислимости. Кажется, что местами и промежутков-то между ними нет. Млечный Путь перекинулся через всё небо гигантской аркой и светит на тайгу, заваленную снегом. Его призрачное сияние отражает снежная пелена. Этого света достаточно, чтобы привыкшие к ночи глаза различали и детали леса, и вершины деревьев на фоне неба, и лыжню, которая ведёт меня к недалёкой уже избушке.