Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

– В таком случае, – ответила она, – вы должны приехать к нам в Берлин. Места у нас немного, профессор не настолько богат, хотя у него и есть один миллион долларов из Фонда Рокфеллера на научную работу. Но он еще ни разу не воспользовался этими деньгами.

Я навестил Эйнштейнов в их небольшой квартире, когда был в Берлине. Такую же квартиру можно было легко найти где-нибудь в Бронксе – гостиная, она же столовая, с полом, устеленным старым ковром. Самым дорогим предметом интерьера было черное пианино, сидя за которым, он сделал свои первые исторические заметки о четвертом измерении. Я часто думал, что же произошло с этим пианино. Оно могло бы быть где-нибудь в Смитсоновском институте или в музее «Метрополитен», а может, нацисты пустили его на растопку.

Когда в Германии начался нацистский террор, Эйнштейны нашли убежище в Америке. Миссис Эйнштейн как-то рассказала мне интересную историю о полном равнодушии профессора к финансовым вопросам.

Принстонский университет хотел пригласить Эйнштейна на факультет и прислал ему письмо, в котором интересовался условиями работы. Профессор в ответ запросил очень малую сумму за свои труды, чем сильно удивил руководителей университета, которые ответили, что на такие деньги прожить в Соединенных Штатах не представляется возможным и он должен запросить как минимум в три раза больше.

В 1937 году Эйнштейны приехали в Калифорнию, и мы снова встретились. Профессор крепко обнял меня и сказал, что приехал вместе с тремя музыкантами.

– Мы обязательно сыграем вам после обеда.

В тот вечер Эйнштейн был одним из исполнителей моцартовского квартета. Он не очень уверенно владел смычком, да и техника игры могла бы быть лучше, но играл он увлеченно, с закрытыми глазами, покачиваясь в такт музыке. Трое других музыкантов, которые, кстати, не испытывали энтузиазма по поводу участия Эйнштейна в концерте, настойчиво посоветовали профессору отдохнуть и послушать музыку в исполнении их трио. Эйнштейн сдался, сел с нами и приготовился слушать. Но едва музыканты сыграли несколько отрывков, он повернулся и спросил у меня:

– А когда буду играть я?

После ухода музыкантов миссис Эйнштейн сказала, изображая легкое возмущение:

– Уверяю тебя, ты играл лучше, чем все они, вместе взятые!

Через несколько дней Эйнштейны снова были у меня в гостях, и на этот раз я пригласил Мэри Пикфорд, Дугласа Фэрбенкса, Марион Дэвис, У. Р. Херста и еще одного или двух гостей. Марион Дэвис сидела рядом с Эйнштейном, а миссис Эйнштейн – справа от меня, рядом с Херстом. До обеда все шло как нельзя лучше, Херст был любезен, а Эйнштейн – вежлив. Но во время обеда я почувствовал некоторое напряжение, поскольку ни один из них не обмолвился и словом. Я старался как мог поддерживать разговор, но ничто не могло заставить их заговорить. Столовая застыла в напряженной тишине, Херст грустно изучал свою тарелку с десертом, а профессор молча улыбался своим собственным мыслям.

Марион легко и непринужденно, в своем стиле, общалась со всеми сидевшими за столом, но только не с Эйнштейном. Внезапно она повернулась к нему и сказала:

– Алло! – Затем игриво дотронулась пальцами до его головы и спросила: – А почему бы вам не постричься?

Эйнштейн улыбнулся, а я подумал, что пришло время подавать кофе в гостиной.

* * *

Русский режиссер Эйзенштейн приехал в Голливуд со своей командой, в том числе с Григорием Александровым[92], и другом – молодым англичанином по имени Айвор Монтегю[93]. Мы часто виделись. Они приходили ко мне играть в теннис, и надо сказать, играли они ужасно, за исключением разве что Александрова.

Эйзенштейн планировал снять фильм для «Парамаунт». Он приехал, овеянный славой «Потемкина» и «Десяти дней, которые потрясли мир». На студии «Парамаунт» решили, что было бы хорошо дать Эйзенштейну возможность снять фильм по его собственному сценарию. Он и правда написал очень хороший сценарий для фильма «Золото Зуттера» на основе документов о ранних годах освоения Калифорнии. В сценарии не было никакой пропаганды, но, поскольку Эйзенштейн был из России, на студии «Парамаунт» испугались возможных последствий, и дело дальше не пошло.

В одну из наших встреч разговор зашел о коммунизме, и я спросил, действительно ли образованный пролетарий может быть равен по уровню интеллекта аристократу с его глубоким культурным наследием, передававшимся из поколения в поколение. Мне кажется, Эйзенштейн удивился моему невежеству. Сам он был выходцем из среднего класса, из семьи инженеров. Мне же он сказал: «При условии хорошего образования интеллектуальный потенциал масс можно сравнить с непаханой плодородной землей».