Моя жизнь

Хотя у меня были неплохие отношения с Шелби, на этот раз я счел, что он зашел слишком далеко, откладывая утверждение Лэйка и тем самым мешая работе ЦРУ. У Тони были влиятельные сторонники среди республиканцев, включая сенатора Лугара, и, даже если бы комитет не поддержал его кандидатуру, его бы все равно утвердили, несмотря на мнение Шелби. Однако Тони очень устал, в течение нескольких лет работая по семьдесят-восемьдесят часов в неделю, и не хотел, чтобы ЦРУ оставалось без руководителя еще на какое-то время. Если бы решение этой проблемы зависело только от меня, я боролся бы хоть целый год, пока его не утвердят, но я видел, что Тони был доведен до предела. Через два дня я предложил кандидатуру Джорджа Тенета, исполнявшего обязанности директора ЦРУ. Ранее Тенет был заместителем Джона Дойча, а до этого — моим главным советником по вопросам разведки в Совете национальной безопасности и руководителем персонала сенатского Комитета по разведке. Его кандидатура была быстро утверждена, но я все еще сожалел о том, как несправедливо поступили с Лэйком, который отдал делу обеспечения безопасности Америки тридцать лет своей жизни и благодаря которому мы добились значительных внешнеполитических успехов во время моего первого президентского срока.

Врачи возражали против моей поездки в Хельсинки, но остаться дома я не мог. Ельцин был избран президентом на второй срок, а Польша, Венгрия и Чехия готовились вступить в НАТО, и нам нужно было согласовать свои позиции по этому вопросу.

Перелет был долгим, но время летело незаметно, так как мы со Строубом Тэлботтом и другими членами моей команды обсуждали, что можно сделать, чтобы помочь Ельцину пережить расширение НАТО, включая прием России в «Большую семерку» и Всемирную торговую организацию. В тот вечер на ужине, на который нас пригласил президент Финляндии Марти Ахтисаари, я был рад видеть Ельцина в хорошем настроении и добром здравии после операции на сердце, которую он перенес незадолго до этого. Он сильно похудел и был еще бледен, но, как и прежде, казался бодрым и энергичным.

На следующее утро мы занялись делами. Когда я сказал Борису, что буду поддерживать расширение НАТО и подписание его соглашения с Россией, Ельцин предложил мне — как он выразился, «с глазу на глаз», — договориться о том, что расширение НАТО ограничится бывшими странами — участницами Варшавского договора и не распространится на бывшие советские республики — страны Балтии и Украину. Я сказал, что не смогу на это пойти, так как, во-первых, это невозможно сохранить в тайне, а во-вторых, это подорвало бы доверие к программе «Партнерство ради мира». Это не соответствовало ни американским, ни российским интересам, поскольку миссия НАТО теперь заключалась в противостоянии новым угрозам миру и стабильности в Европе, а не в конфронтации с Россией. Я сказал, что заявление об ограничении расширения НАТО бывшими странами — участницами Варшавского договора было бы равнозначно проведению новой разделительной линии в Европе, за пределами которой осталась бы уменьшившаяся в размерах Российская империя.

Ельцин все еще опасался реакции на расширение НАТО внутри России. Как-то, когда мы остались вдвоем, я спросил: «Борис, неужели ты действительно думаешь, что я разрешу НАТО атаковать Россию с баз, расположенных на территории Польши?» «Нет, — ответил он. — Но так думают многие люди старшего поколения, которые живут в западных областях России и верят Зюганову». Он напомнил мне, что Россия, в отличие от Соединенных Штатов, дважды подвергалась вторжению: сначала Наполеона, а потом Гитлера, и память об этих тяжелых событиях влияет на коллективную психологию жителей страны и определяет ее политику. Я сказал Ельцину, что, если мы договоримся о расширении НАТО и развитии партнерства между НАТО и Россией, я обязуюсь в течение определенного срока не размещать на территории новых членов НАТО войска или ракеты и поддержать прием России в «Большую семерку», которая, таким образом, превратится в «Большую восьмерку», а также во Всемирную торговую организацию и другие международные организации. В конце концов мы пришли к соглашению.