Моя жизнь

языке еще более затрудняло его усвоение. Учитель объяснял прекрасно, но я не

успевал следить за его рассуждениями. Часто я терял мужество и думал о том, чтобы вернуться в третий класс: я чувствовал, что взял на себя непосильную

задачу, уложив два года занятий в один. Но такой поступок опозорил бы не

только меня, но и учителя, который рекомендовал меня для перехода в

следующий класс, рассчитывая на мое усердие. Боязнь этого двойного позора

заставила меня остаться на месте. Но когда я ценой больших усилий добрался

до 13-й теоремы Эвклида, то вдруг понял, что все чрезвычайно просто.

Предмет, требовавший лишь чистой и простой способности рассуждать, не мог

быть трудным. С этого времени геометрия стала для меня легким и интересным

предметом.

Более трудным оказался санскритский язык. В геометрии нечего было

запоминать, а в санскрите, как мне казалось, все надо было заучивать

наизусть. Этот предмет мы начали изучать тоже с четвертого класса. В шестом

классе я совсем упал духом. Учитель был очень требователен и, на мой взгляд, слишком утруждал учеников. Между ним и преподавателем персидского языка было

нечто вроде соперничества. Учитель персидского был человек весьма

снисходительный. Мальчики говорили, что персидский язык очень легок, а

преподаватель хороший и внимателен к ученикам. "Легкость" соблазнила меня, и

в один прекрасный день я очутился в классе персидского языка. Учитель

санскрита сильно огорчился. Он подозвал меня к себе и сказал:

- Как ты мог забыть, что ты сын отца, исповедующего вишнуизм? Неужели ты

не хочешь изучить язык своей религии? Если ты столкнулся с трудностями, то

почему не обратился ко мне? Я прилагаю все силы, чтобы научить вас, школьников, санскриту. Если ты продолжишь свои занятия, то найдешь в

санскрите много интересного и увлекательного. Не падай духом и приходи снова

в класс санскритского языка.

Доброта его смутила меня. Я не мог пренебречь вниманием учителя и теперь

вспоминаю Кришнашанкара Пандья не иначе, как с благодарностью. Мне было бы

трудно изучать наши священные книги, если бы я не усвоил тогда основы

санскрита, хотя бы и в скромном объеме. Глубоко сожалею, что не изучил этот

язык более основательно. Впоследствии я пришел к убеждению, что все дети

индусов, мальчики и девочки, должны хорошо разбираться в санскрите.

Я считаю, что во всех индийских средних школах надо, кроме родного языка, преподавать хинди, санскрит, персидский, арабский и английский. Пугаться

этого длинного перечня не следует. Если бы у нас преподавание было более

систематическим и не велось на иностранном языке, уверен, что изучение всех

этих языков было бы удовольствием, а не утомительной обязанностью. Твердое

знание одного языка в значительной степени облегчает изучение других.

В сущности, хинди, гуджарати и санскрит можно рассматривать как один язык, так же как персидский и арабский. Хотя персидский принадлежит к арийской, а

арабский - к семитической группе языков, между ними существует тесное

родство, так как оба они развивались в период складывания ислама. Урду я не

считаю языком особым, так как он воспринял грамматику хинди, а в его

словарном составе преобладающей является персидская и арабская лексика. Тот, кто хочет хорошо знать урду, должен знать персидский и арабский, так же, как

тот, кто хочет овладеть гуджарати, хинди, бенгали или маратхи, должен

изучить санскрит.

VI. ТРАГЕДИЯ

Из немногих друзей по средней школе особенно близки мне были двое. Дружба

с одним из них оказалась недолговечной, но не по моей вине. Этот друг отошел

от меня, потому что я сошелся с другим. Вторую дружбу я считаю трагедией

своей жизни. Она продолжалась долго. Я завязал ее, поставив себе целью

исправить друга.

Друг этот был сначала приятелем моего старшего брата. Они были

одноклассниками. Я знал его слабости, но считал верным другом. Мать, старший

брат и жена предупреждали меня, что я попал в плохую компанию. Я был слишком

самолюбивым, чтобы внять предостережениям жены. Но я не осмеливался

противиться матери и старшему брату. Тем не менее я возражал им:

- Я знаю его слабости, о которых вы говорите, но вы не знаете его

достоинств. Он не может сбить меня с пути, так как я сблизился с ним, чтобы

исправить его. Я уверен, что он будет прекрасным человеком, если изменит

свое поведение. Прошу вас обо мне не беспокоиться.

Не думаю, чтобы это удовлетворило их, но они приняли мои объяснения и

оставили меня в покое.

Впоследствии я понял, что просчитался. Исправляющий никогда не должен

находиться в слишком близких отношениях с исправляемыми. Истинная дружба

есть родство душ, редко встречающееся в этом мире. Дружба может быть

длительной и ценной только между одинаковыми натурами. Друзья влияют один на

другого. Следовательно, дружба вряд ли допускает исправление. Я полагаю, что

вообще необходимо избегать слишком большой близости: человек гораздо быстрее

воспринимает порок, чем добродетель. А тот, кто хочет быть в дружбе с богом, должен оставаться одиноким или сделать своими друзьями всех. Может быть, я

ошибаюсь, но мои попытки завязать с кем-нибудь тесную дружбу оказались

тщетными.