Моя жизнь. Том II

После изнурительных гастролей в феврале – апреле 1875 года Вагнера явно «заметили». Так, поступило предложение поставить в Вене «Тангейзера» и «Лоэнгрина». Представление «Тангейзера» прошло 22 ноября, а «Лоэнгрина» – 15 декабря. Дирижировал обеими постановками Ганс Рихтер. Затем из Берлина пришло приглашение на постановку «Тристана», назначенное на январь будущего года, что также содействовало пополнению «байройтской казны». Кроме того, еще 8 февраля Вагнер совершенно неожиданно получил заказ на написание «Торжественного марша»[703] по случаю празднования 100-летия провозглашения независимости Соединенных Штатов Америки. Композитору был обещан гонорар в размере 5000 долларов (около 115 000 евро), который он получил в конце декабря, когда отослал выполненный заказ за океан. «Торжественный марш» был впоследствии исполнен в Филадельфии в праздничный день 4 июля 1876 года, буквально за месяц до начала торжеств в Байройте. Сам Вагнер скептически относился к любой работе «по заказу» и с иронией говорил, что лучшее в «Марше» – это деньги, которые были получены за него от американцев. Но в данном случае удовлетворение ему принес непосредственно факт заказа немецкому композитору музыки на американское торжество, что уже говорило о том, что Вагнер достиг мировой славы

.

В заключение «финансового отчета» за 1875 год необходимо отметить еще и очередной гонорар от издательства «Шотт» в размере 9000 марок (72 000 евро) за издание вагнеровских клавитраусцугов и партитур. Таким образом, начало «великого 1876-го» Вагнер встретил вполне оптимистично и с надеждой на то, что все неприятности остались в прошлом. Впереди его ждал Фестиваль! Других событий в этот год для Вагнера просто не было…

13

Наконец 3 июня 1876 года Вагнер объявил о начале прогонов всей тетралогии. Он разработал четкий план, согласно которому на каждую часть отводилось всего по три прогона. К 4 августа все прогоны должны были завершиться. После них назначались генеральные репетиции.

Постепенно в Байройт начали съезжаться приглашенные гости. 1 августа для участия в вагнеровских торжествах приехал Лист. В ночь с 5 на 6 августа прибыл король Людвиг II, остановившийся во дворце Эрмитаж. Прослушав генеральные репетиции, 9 августа король также внезапно уехал, не оставшись на открытие фестиваля. В письме к Вагнеру он объяснил это свое решение тем, что в последнее время его особенно утомляет многолюдная толпа, суета, тяготы королевской власти, порождающие ажиотаж вокруг его персоны. Он вообще предпочел бы прослушать «Кольцо» в одиночестве (генеральные репетиции всегда проходят в присутствии публики), но Вагнеру удалось убедить его не восстанавливать против себя жаждущих попасть на репетиции многочисленных зрителей, не говоря уже о том, что композитору было необходимо заранее оценить акустические новшества своего театра при полном зале.

Фестиваль обещал собрать аншлаг. Задолго до его начала все номера во всех байройтских гостиницах были забронированы. В дни самого торжества нельзя было не только найти свободную комнату, но даже место в кафе или ресторане, чтобы перекусить: маленький город не был рассчитан на такое скопление народа. «Трудно описать картину, которую представлял собой Байройт в эти дни. Никогда прежде город не видел такого количества роскошных экипажей, такого скопления дам, блиставших сверкающими драгоценностями и вечерними туалетами, мужчин во фраках и черных блестящих цилиндрах. Эта аристократическая публика, собравшаяся со всех концов Германии и из других стран, вплоть до Соединенных Штатов Америки, превратила огромное художественное событие в шумную сенсацию, сделала его “великосветской модой”. На спектакли прибыл сам германский император Вильгельм I. Не любя и не понимая музыки, он счел своим долгом присутствовать на спектаклях, которым придавалось столь важное общенациональное значение»[704]. Кстати, из коронованных особ Байройт в те дни почтил своим присутствием даже бразильский император Педру II!

Конечно, придание байройтскому торжеству статуса события общенационального масштаба, с одной стороны, не могло не порождать в Вагнере чувства глубокого удовлетворения. Но, с другой, – о таких ли зрителях мечтал композитор, говоря о том, что его должна слушать «просвещенная публика»? В первую очередь он хотел, чтобы его поняли «аристократы духа», а не «аристократы крови». Теперь перед ним открылась оборотная сторона популярности. Он, всегда беспощадно боровшийся против моды

, сам становился модным композитором. А это убивало все, ради чего он боролся; за «модной пестрой мишурой» терялось главное – глубина его идей, его предостережений, его уроков. Его слушали, но не слышали.