Моя жизнь. Встречи с Есениным

Я радовалась, что послушалась советов Джорджа Грея Барнарда. Ибо однажды в студии появился человек, благодаря которому мне удалось снискать признание американской публики. Это был Вальтер Дэмрош[57]. Он видел, как я танцевала Седьмую симфонию Бетховена в театре Критерион, при небольшом, скверном оркестре, и у него хватило воображения понять, какое впечатление произвел бы этот танец, вдохновленный его собственным прекрасным оркестром.

Дэмрош предложил мне дать ряд концертов в «Метрополитен-опера» в декабре, на что я с радостью согласилась.

Результат был в точности такой, как он предсказывал. На первом же концерте Чарлз Фроман, приславший за билетом в ложу, поразился, узнав, что в театре не осталось ни одного свободного места. Этот опыт доказывает, что как бы велик ни был артист, без соответствующего обрамления может проиграть даже величайшее искусство. Так случилось с Элеонорой Дузе при ее первом турне по Америке. Из-за убогой организации она играла перед почти пустым залом и полагала, что Америка ее никогда не оценит. Между тем, когда она вернулась туда в 1924 году, ее встречали беспрестанными овациями от Нью-Йорка до Сан-Франциско единственно оттого, что на этот раз у Мориса Джеста оказалось достаточно артистической чуткости, чтобы понять ее.

Я очень гордилась тем, что ездила с оркестром из восьмидесяти человек под управлением Вальтера Дэмроша. Это турне оказалось особенно успешным, ибо во всем оркестре царило доброжелательное отношение и к его главе, и ко мне. В самом деле, я чувствовала к Вальтеру Дэмрошу такую симпатию, что когда я останавливалась посреди сцены, перед тем как начать танцевать, мне казалось, что каждым нервом своего тела я связана с оркестром и его замечательным дирижером.

Это турне по Америке было, наверное, одним из счастливейших периодов в моей жизни. Я страдала только от естественной тоски по дому. Танцуя Седьмую симфонию, я представляла себя среди своих учеников, достигших уже того возраста, когда они могут исполнять ее вместе со мной. Итак, моя радость была неполной, но меня питала надежда на будущую большую радость. Впрочем, в жизни и не бывает абсолютной радости, а лишь надежда на нее. Последняя нота песни любви Изольды кажется совершенной, но ведь она означает смерть.

В Вашингтоне меня ожидала настоящая буря. Некоторые из министров в яростных выражениях протестовали против моих танцев.

Но внезапно, в середине одного из утренников, появился в литерной ложе, ко всеобщему изумлению, никто иной, как сам президент Рузвельт. Он, казалось, наслаждался представлением и первым аплодировал после каждого номера программы. Позже он написал одному из своих друзей:

«Какой вред находят министры в танцах Айседоры? Она кажется мне такой же невинной, как дитя, танцующее в саду в утреннем сиянии солнца и собирающее прекрасные цветы своей фантазии».

Эта фраза Рузвельта, которая обошла газеты, привела проповедников морали в большое смущение и облегчила наше турне.

Когда мы вернулись в Нью-Йорк, я с удовлетворением узнала в своем банке, что на моем счету имеется изрядный вклад. Если бы я не тосковала о моем ребенке и о школе, я никогда не уехала бы из Америки. Но однажды утром на пристани я покинула небольшую группу своих друзей — Мэри и Билли Робертсов, поэтов, артистов — и вернулась в Европу.

Глава двадцать вторая

В Париж Элизабет привезла встречать меня двадцать учениц школы и моего ребенка. Вообразите мою радость. В течение шести месяцев я была в разлуке со своей девочкой. Увидав меня, она недоуменно поглядела, а затем заплакала. Естественно, я тоже заплакала — казалось так странно и чудесно вновь держать ее в своих объятиях. А вот и второй мой ребенок — школа. Все ученицы очень выросли. Это была великолепная встреча.

Артист Люнье По взял на себя заботы о моих концертах в Париже и обещал привезти в Париж Элеонору Дузе, Сюзанну Депре и Ибсена. Он заметил, что мое творчество нуждалось в должном обрамлении, и ангажировал для меня театр «Гайете-Лирик» и оркестр Колонна с самим Колонном[58] во главе. В результате мы покорили Париж штурмом. Такие поэты, как Анри Лаведан, Пьер Милль, Анри де Ренье, восторженно писали обо мне.

Каждый концерт собирал сливки артистического и интеллектуального мира. Казалось, я была очень близка к осуществлению своей мечты, и желанная школа рисовалась в пределах легкой досягаемости.

Я наняла две большие квартиры в доме № 5 на Рю Дантон. Я жила на первом этаже, а на втором разместила всех детей школы с их воспитательницами.

Однажды, как раз перед началом дневного концерта, я пережила сильный страх. Мой ребенок внезапно, безо всяких предварительных явлений, начал задыхаться и кашлять. Я думала, что его болезнь может оказаться ужасным крупом, и, наняв такси, помчалась по Парижу, пытаясь застать дома какого-либо врача. Наконец я нашла известного детского специалиста, который отправился со мной и быстро успокоил меня, заявив, что нет ничего серьезного и это только кашель.