<p>Джон Ширли</p><p>Мокруха</p>

WETBONES

John Shirley

Copyright © 2010 by John Shirley

New material copyright © 2010 by John Shirley

лимитированное нумерованное издание

Подготовка текста: Издательство «Фаворит»

Главный редактор: Владимир Викторович Мамонов

Перевод с английского: Конрад Сташевски

Иллюстрации: Сергей Крикун

Обложка: Сергей Крикун

© Издательство «Фаворит», 2014 г.

https://mamonbook.ru

[e-mail]

Посвящается Мики Перри, которая удовлетворяет следующим требованиям к соискательнице:

1. Отличная жена.

2. Терпеливый и неравнодушный редактор (с опытом и квалификацией)

3. Маяк веры во тьме (доп. требование: бесконечное терпение)

Вердикт: нанята.

Должность: постоянная.

Пенсия: обеспечена.

Автор выражает благодарность:

Марку Цизингу (Mark Ziesing) за терпение и поддержку,

Нэнси Коллинз (Nancy Collins) за её Симпатию дьяволу (Sympathy for the Devil)

Мики Перри (Micky Perry) за редакторскую помощь (опять) и Джулиану (Julian) за то, что помог мне частично восстановить утраченную невинность.

<p>Краткое <emphasis>пере</emphasis>предисловие автора к дополненному и исправленному изданию 2010 года</p>

В этом году Мокрухе исполняется двадцать. Этот роман написан в 1990-м. Привкус 1990-х на Мокрухе очевиден: суши в Калифорнии ещё завоёвывают популярность, а вот раскрашенные в технике вроде сибори (tie-dyed) пеонские штаны её уже обрели. Да и песни... В этой истории нет вездесущих нынче мобильников, хотя попадётся несколько встроенных автомобильных телефонов. В 1990-е годы подключение к Интернету было диковинкой и встречалось у немногих. DVD тоже не было. Идентификация по ДНК использовалась спорадически. Курение ограничивали не так сурово. Сленг и культурные аллюзии всецело соответствуют 1990 году. Я размышлял над тем, чтобы переписать и обновить книгу, но, в конце концов, решил, что времечко было интересное, и без него книга уже не та. Поэтому она осталась в 1990-м.

Собственно, и я там был — в 1990-м. Книга эта — жест катарсиса, описывающий мою личную попытку осмыслить наркотическое пристрастие, предостеречь себя от него, развив у себя отвращение к нему, метафорически постичь его тиранию и внутренние механизмы. Некоторые наиболее реалистичные сценки Мокрухи

почерпнуты из личного опыта, в данном случае — связанного с киноиндустрией. Мне мало что пришлось сатирически выпячивать, поскольку индустрия эта рождает самоиздёвку. Я просто описал её. Я кое-что почерпнул из книги Кеннета Энгера Голливудский Вавилон (Hollywood Babylon), добавив несколько старых голливудских легенд, а также выдержки из некоторых биографий и автобиографий, в частности — Эррола Флинна.

Большинство персонажей, чья точка зрения излагается в Мокрухе, вызовут у читателя симпатию. Но один из них составляет исключение: это серийный убийца. Мне тяжело было его прописывать. Я всегда недолюбливал истории, в которых образ серийного убийцы подвергается гламуризации. Этого персонажа я огламуривать не хотел: если какие-то чувства он у меня и вызывает, так это омерзение. Всё же мне пришлось залезть к нему в черепушку и показать, что там варится. Я не люблю писать с точки зрения садиста (и мне не нравятся фильмы, снятые таким образом), но в данном случае мне было важно показать читателю книги, как именно человека может поглотить декаданс. Показать в переходе через несколько субъективных состояний. Выявить жертву внутри того, кто подвергает мучениям других жертв. Убийца — не жертва общества, нет. Его пленило нечто куда более страшное.

Несколько лет назад я прочёл в журнале Rolling Stone отзыв об альбоме группы Slayer, где сообщалось, что качество их записей, ярость и гнев, выраженные звуком, напоминают обозревателю роман Джона Ширли Мокруха. (А пожалуй, книга получилась немного культовая. Ко мне обращались продюсеры, желавшие экранизировать её, что меня немало удивляло. Впрочем, мне кажется, что мой голливудский агент их отпугнул, заломив несуразную цену за права.) Я не стремился вложить в роман ярость — он должен был получиться катарсическим. Но сейчас, перечитывая книгу, я вынужден признать, что обозреватель прав: она вышла гневной. Она пышет экзистенциальной яростью. Я был разгневан на людей и то, в каком состоянии они пребывают. Я гневался на всех хищников и на всех, кто охотно позволяет на себя охотиться. На таких, как я.

В этой книге выведены некоторые мои знакомые. Не все из них живы — одного человека уже нет. Персонаж Эми, который мне кажется вполне достоверным, в общем-то получился слиянием двух персон. Романная Эми зажила своей жизнью — и умерла своей смертью.

Мокруху мне было скорей тревожно перечитывать: я хотел было вернуться к тому состоянию ума, в каком писал её... и внезапно погрузился в него на некоторое время.