Молчаливый полет

Был некий оазис в пустынях Востока.Шах некий там правил, и правил жестоко.Тот шах был виновником многих невзгод.Его ненавидел страдалец народ.Боялись доносов безгласные души:У шахских доносчиков — длинные уши!И шах — чтоб никто на него не брюзжал —Доносчиков уйму на службе держал,Поэтому головы, правя над голью,Он часто сажал на базарные колья.Жил некий в столице в ту пору бедняк,Он мягок был сердцем, как мягок тюфяк.Но даже и он рассердился на шаха,Но даже и он возроптал среди праха,Когда был объявлен повальный побор,Лютейший со всех незапамятных пор,Побор, что грозил урожая утратой,Побор, о котором поведал глашатай.Молчать уже было невмочь бедняку:Дал волю и он своему языку.Забыв, что за то полагается плаха,

Предерзкого много сболтнул он про шаха.Хоть в нем уцелел еще разума дар,Хоть слов его скверных не слышал базар,Хоть только в присутствии верной супругиСмутил он изнанку их нищей лачуги,Увы! — и об этом пришлось пожалеть:Калитку двора он забыл запереть.И — ах! — за порогом послышался шорох,Столь страшный для всех при иных разговорах.И выглянул бедный хозяин во дворИ сам над собой произнес приговор.О горе! скользнули пред ним вороватоНа улицу полы чьего-то халата.Он, значит, подслушан, и шах не простит.Донос неотвратный в халате летит.Должно быть, немало суждений крамольныхВ тот вечер исторгли уста недовольных.Должно быть, немало цветистых остротНарод про владыку пустил в оборот.Над людом, что был уличен в неприязни,Шах начал с утра бесконечные казни.

И в гибели так был уверен бедняк,Что отдал ишану последний медякИ, к богу взывая в каморке молельной,Там выдержал пост не дневной, а недельный.В исходе недели, как хлопок бледна,К несчастному с воплем вбежала жена:— Вставай, выноси свои грешные кости,Тебя дожидаются страшные гости! —Но вместо безжалостных шаха служак,Чей заткнут топор за кровавый кушак,Он видит у дома сановников знатных,Чьи бороды тонут в улыбках приятных,Он видит — пред ним не тюремный осел,А конь из сераля с седлом на престол.И, вместо того чтоб вязать ему руки,Пред ним изгибаются гости, как луки,Сажают в седло и везут во дворецПод крики зевак: — Милосердный творец! —И входит он трепетно к шаху в обитель,И сам обнимает его повелитель:— О сын мой, ты будешь мой первый визирь,

В цветник превращу твоей жизни пустырь!На днях я поддался лукавой причуде:Узнать захотел я, что вымолвят людиО шахе, что новый объявит побор,Лютейший со всех незапамятных пор.Я тайных гонцов разослал повсеместно,И всё мне из их донесений известно.Пролить замышляя на истину свет,Аллаху торжественный дал я обетНад тем простереть беспримерно щедроты,Пред тем растворить как пред равным ворота,Кто в ропоте всяческой подлой хулыМеня, чьи поборы и впрямь тяжелы,Беседуя тайно с женой иль со стенкой,Почтит наиболее меткой оценкой.Я слышал за эти истекшие дниНемало отборной сплошной руготни,И я не сказал бы, что столь уже неженТвой отзыв, что в сыщицком слоге отцежен.Ты все-таки тоже на шаха клепал,Ты шкурой ослиной меня обозвал,

Ты шаха сравнил с пожилым скорпиономИ с нужником, черною оспой клейменным,И в нем же, затее предавшись пустой,Ты сходство нашел с мериносной глистой.Погудки ища величавой и четкой,Навозу верблюда, больного чесоткой,Меня ты мечтательно уподоблялИ даже в сердцах, говорят, уверял,Что будто попал я в мир зла и изменыСквозь задний проход полосатой гиены.Но если все отзывы с этим сравнить,Я должен их ниже, чем твой, расценить,Я должен сказать беспристрастно и честно,Что твой прозвучал наиболее лестно.Все отзывы подданных нашей чалмыЯ должен сгноить на задворках тюрьмы,Я должен — а их ведь четыреста тысяч —Презреть их, чтоб твой лишь на мраморе высечь.И если — учтя, что и ты зубоскал, —Неслыханно всё же тебя я взыскал,То этим и тем, что не послан на плаху,Обязан ты клятве, что дал я Аллаху. —