Молчание

В первый вечер во время ужина отец достал армянский коньяк и завел тяжелый разговор, от которого всем и сразу стало невыносимо тошно. Иван слушал и не слышал слова, призванные, но не имеющие реальной силы помочь.

В полночь тихо, чтобы не слышали родители, он взял едва початую бутылку коньяка и вышел из дома. Иван долго шел по дороге в сторону леса, пока не оказался в его влажной, душной темноте. Он брел по мокрой траве, натыкаясь на деревья и колючие лапы кустарников, шел и выл, глухо, протяжно, отвлекаясь лишь на глотки обжигающей жидкости.

А пить Разумов не умел. Пиво, вино переносил нормально, но крепкие напитки валили его с ног. Илона смеялась: «Под оболочкой рыцаря в тебе живет женщина. У тебя ресницы, о которых мечтает каждая, ты пьешь женские напитки и любишь, как большинство женщин – преданно и безрассудно». Илона знала, что сама в вопросах любви принадлежит к меньшинству. Иван не мог понять, как ему жить дальше. Просто не имел подходящего опыта. Не знал, как собирать шкуру заново, как клеить рваные клочья, чтобы сложить себя другого, нового. Без Илоны.

В ту ночь он шел по лесу, отчаянно ругая себя за любовь, так молниеносно разрушившую его, крепкого, неглупого опера, который умел считывать не только поведение, но даже мимолетные взгляды людей. Других. С Илоной все было иначе – только через любовь и доверие, через безграничную веру в то, что это главное, настоящее и навсегда.

«А ведь без этой слепой уверенности заметить изменения было бы не сложно», – подумал Иван.

То новое, что сначала тихо постучало, а следом с шумом ворвалось в их жизнь после первого успеха Илоны, как длинные пальцы железного циркуля незамедлительно принялось раздвигать пространство между ними, ежедневно транслируя: вы – разные. Иван, конечно, заметил, как ослепительно ярко засиял мир вокруг жены, но отказывался верить в то, что это может все разрушить. Даже взяв в руки конверт с гербом королевской почты, он продолжал оттягивать момент неминуемого приговора их семье. Открыв, Иван пересек черту, за которой осталась последняя надежда на ошибку.

Продолжая жадно глотать отцовский Арарат, он бродил по темному лесу, не понимая, куда идет и зачем. Чем больше он пил, тем тоньше становилась грань между реальностью и забвением. В какой-то момент Ивану показалось, что небо посветлело. Он остановился и, едва удержав равновесие, взглянул наверх. Свет лился сквозь кроны деревьев, казалось, прямо в душу, от чего там становилось невероятно легко, невесомо, спокойно.

Свет лился и лился, а Иван все стоял лицом к небу, медленно раскачиваясь, раскинув руки в стороны и закрыв глаза, подставляя всего себя спасительным ощущениям покоя. А затем наступил провал.

Очнулся Иван на рассвете, на краю обрыва, возле малинника с остатками припозднившихся ягод, висящих на тонких, колючих ветках. Он лежал на земле, меж резных лап папоротника и, глядя в ясное небо, пытался понять, в каком из миров он находится и что было накануне. Понять не получалось. Последнее, что он помнил – странный свет, льющийся с неба среди глухой ночной темноты.

Спустившись к реке, он умылся прохладной речной водой и пошел в сторону дома, от которого оказался в нескольких километрах. Мать встретила Ивана взглядом, полным боли. Покачивая кроватку со спящей малышкой, она смотрела на сына и, казалось, старела с каждой секундой.

«Мы не молоды, – строго произнес отец. – На кого ты хочешь оставить дитя? Давай уж тогда сразу в детдом, чтоб не познала родительского тепла. Будет меньше мучиться».

«Мучиться» резануло, но, ни укоряющий взгляд матери, ни слова отца были уже не нужны. Этой странной ночью в лесу Иван вернул себя. Он понимал, что быстро и до конца залатать рану не получится. Она еще будет кровить и ныть, безжалостно отбрасывая его в прошлое. Но сейчас, глядя в зеленые глаза дочери, он мысленно поклялся, что не оставит ее никогда и будет любить за двоих.

На следующий день майор Иван Константинович Разумов вошел в здание Главного управления по расследованию особо важных преступлений и направился к окну дежурного. На нижней вкладке таблички было от руки написано «Сержант Димонов В.В.».

– Мне должны были оставить пропуск, – сказал Иван.

– Фамилия, – равнодушно произнес сержант со смешным ежиком белобрысых волос над веснушчатым лбом.

– Иван Константинович Разумов.

– Нет такого, – бегло взглянув на документы в металлическом контейнере, произнес сержант.

– А если внимательнее? – спокойно предложил Иван.

Сержант насупился, но еще раз прошелся веснушчатыми пальцами по корешкам пропусков.

– Сказал же, нет, – не сдавался он.

Иван достал мобильный и включил громкую связь.

– Привет, дружище, – ответил знакомый сержанту голос, и плечи его мгновенно напряглись.

За полгода службы в Управлении Сержант Димонов уже не раз испытал на себе нрав полковника Фомина, не терпящего тупости.

– Привет. Ты оставлял мне пропуск? – спросил Иван.

– Конечно, как договаривались, в дежурке.

Иван снова взглянул на сержанта. Беззвучно шевеля губами, тот отчаянно перебирал в контейнере корочки.

– Так вот же он! – обрадовано произнес Димонов. – Фух!