Мольер

Этот «Реестр» — почему бы не признаться? — для нас очень лакомое блюдо. Он был издан в 1947 году в двух томах. Если угодно, это хроника семейных происшествий. Но мелкие замечания, комментарии, что-то неуловимое, что трогает сердце и на расстоянии трех веков, превращает эту книгу в дневник верного спутника, товарища, внимательного, любящего и в то же время беспристрастного, не боящегося говорить голую правду. На обложке читаем:

«Записи

Денежных и иных дел Труппы

начиная с Пасхи года 1659

принадлежащие сьеру де Лагранжу

Одному из Актеров Короля».

Первая страница (помеченная 1658 годом) уточняет:

«Книга принадлежит сьеру де Лагранжу, одному из актеров сьера де Мольера. Сьер де Мольер и его труппа прибыли в Париж в октябре 1658 года и отдали себя в распоряжение Месье, единственного брата Короля, который соблаговолил предоставить им свое покровительство и звание Актеров Месье с жалованьем в 300 ливров для каждого актера».

(На полях приписка: «Nota:[102] 300 ливров так и не были заплачены».)

«Труппа Месье, единственного брата Короля

выступила впервые в Лувре перед Его Величеством 24 октября 1658 года, представив «Никомеда» и «Влюбленного доктора». Затем она перешла в Пти-Бурбон, коего зал был занят труппой Итальянских Актеров, которым сьер Мольер и его товарищи уплатили 1500 ливров за право играть в экстраординарные дни, то есть по понедельникам, средам, четвергам и субботам…»

В труппу Мольера входили тогда кроме самого Жана-Батиста Жозеф и Луи Бежары, Гро-Рене (Дюпарк), Дюфрен (экс-директор), Дебри, де Круазак, простой статист, которого нанимают за два ливра в день, и актрисы — Мадлена Бежар, Дюпарк, Дебри и Эрве. С 3 ноября в зале Пти-Бурбон, в очередь с Итальянцами, труппа Мольера ставит «Ираклия», затем «Цинну», «Родогуну», «Сида» и «Помпея». Зрители остаются холодны. Чем объяснить такое возвращение к трагедии? Тем, что «три грации» труппы, и прежде всего Мадлена, предпочитают этот жанр, полагая, что только здесь можно получить подлинное признание и — очень женская черточка — добиться личного успеха. Ле Буланже де Шалюссе в своем «Эломире» с жестокой проницательностью передает состояние души Мольера в период этих тщетных попыток. Он пишет:

«И зазываю я, и славлю, и хвалю,Но вижу, что судьбу задабриваю втуне.Ираклию свистят, а после Родогуне.Освистаны и Цинна, и волшебный Сид.

И вот уже Помпею публика свистит.Обиды и тоски мучительная силаНе раз и не другой меня к петле манила».[103]

Мы уже отмечали, что, несмотря на все преувеличения, по существу, информация у Шалюссе очень точная. Добавим лишь, что Мольер хорошо знает, кого за это винить: самого себя, свою излишнюю скромность. Три грации приписали себе успех в «день удачи», тогда как только он сам, сначала своей речью в качестве «оратора», затем — выбором второй пьесы, добился королевского одобрения. Женщины его заморочили. Но он спохватывается, поправляет дело, принимает решение — и как раз вовремя. Шалюссе:

«Где гибель ждал себе, спасение обрел.Я Шалого сыграл, а не царей Корнеля,

И вот овации по залу полетели.Едва услышав речь забавную мою,Увидев, как смешно и важно я стоюВ усах и с алебардой, — все, кто были в зале,Вскочили тут же с мест и «браво» закричали».[104]

Лагранж в своем «Реестре» подкрепляет утверждения Шалюссе: «”Шалый”, комедия сьера Мольера, сошла за новинку в Париже, имела большой успех и принесла по семьдесят пистолей каждому актеру».