Молиться за Рэйн (ЛП)

Я же не дурак и знаю, что выгляжу как влажный сон любой девушки, и когда возможно, использую это в своих интересах. Моя внешность и моя находчивость — это единственные инструменты, которые мне были даны в этой жизни. Все остальное мне приходилось выпрашивать, одалживать или воровать. В том числе и маленькую черноволосую сучку, пускающую слюни передо мной.

Когда я расстегиваю джинсы, слышу, как Рэйн начинает смеяться. Не совсем та реакция, на которую я надеялся. Я поднимаю глаза и вижу, что она вся сияет, ее макияж испорчен из-за дождя, волосы, высушенные полотенцем, растрепаны. Она в полном беспорядке, но, когда я вижу ее улыбку, это выбивает воздух из моих легких.

— И тут цветы? — Она хихикает, глаза прикованы к моей промежности.

Я смотрю вниз и понимаю, что на мне надеты боксеры с цветочным принтом, те самые, которые моя соседка подарила в шутку на Рождество.

— Они шли в комплекте с рубашкой. — Я ухмыляюсь, стягивая джинсы до колен. Это заставляет ее полностью замолчать.

Глаза Рэйн расширяются, когда она замечает очертание моего полутвердого члена, облепленного мокрой тканью боксеров.

Может быть, его имя и красуется у нее на спине, но именно из-за меня ее соски напрягаются под тканью его майки.

Я снимаю джинсы и засовываю большие пальцы под пояс трусов. Когда начинаю стягивать их вниз, Рэйн зажмуривает глаза и визжит. Бросив ком с мокрой одеждой на пол, она хватается за края баскетбольных шорт и дергает их вниз. Майка достаточно длинная, чтобы прикрыть ее задницу, но, когда она наклоняется, чтобы выйти из шорт, мне открывается отличный вид на ее полные, идеальные сиськи.

— Вот! — пищит она, протягивая мне с закрытыми глазами блестящую голубую ткань. — Надень это!

Я смеюсь, бросая свою мокрую одежду в кучу у ее ног. И когда иду ей навстречу, на мне нет ничего, кроме самодовольной ухмылки, я на сто процентов уверен, что она даже не помнит лицо этого гребаного говнюка. По крайней мере, сейчас. Черт возьми, судя по тому, как она краснеет и кусает свою пухлую нижнюю губу, когда я подхожу, она, возможно, забыла даже свое собственное имя.

Забираю шорты из ее рук и не торопясь надеваю их, наслаждаясь моментом. Как только они оказываются на месте, прочищаю горло, побуждая Рэйн открыть глаза. Я вторгся в ее пространство, подойдя слишком близко, поэтому ей приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на меня. Микроволновка издает сигнал о готовности, но никто из нас не обращает на это никакого внимания.

— Спасибо.

Ее взгляд падает на мою грудь. И я понимаю, на что она смотрит. Я вижу, как она считает.

— Тринадцать?

Это моя первая татуировка. Тринадцать рваных отметин, прямо над сердцем. Обычно, когда девушки спрашивают о ней, я просто выдумываю какую-нибудь хрень. Типа, тринадцать — мое счастливое число. Или день рождения моей мамы тринадцатого августа. Или это количество пасов, которые я бросил, и благодаря чему наша школьная команда выиграла в чемпионате штата.

Но Рэйн не будет трахаться со мной, что бы я ей не ответил, по крайней мере, не в этом доме, поэтому я решаю сказать ей правду.

— Это количество приемных семей, в которых я был.

Услышав мое признание, она никак не реагирует. Просто продолжает дальше рассматривать мое тело.

— А что насчет этой?

Она смотрит на изображение розы и кинжала на моем правом плече, как раз над пулевым ранением. Я смеюсь.

— Ты когда-нибудь слышала песню «Eurotrash Girl»?

Рэйн кивает и смотрит на меня снизу вверх.

— В одном куплете поется о том, что парень, находясь в Берлине сделал татуировку розы и кинжала, так что однажды в выходные, когда мы с друзьями приехали на поезде в Берлин на Октоберфест, мы все сделали такие татуировки.

— Ну, я почти уверена, что еще в Берлине он подцепил лобковых вшей. — Рэйн морщит нос и смотрит на меня косым взглядом. — Или это было в Амстердаме?

— Нет, кажется, в Амстердаме он продал свою плазму.

— Точно. — Она усмехается. — И потратил все деньги на трансвестита.

— Это случается с лучшими из нас. — Я пожимаю плечами, вызывая у нее очередной смешок.

— А что за история кроется здесь? — Ее взгляд скользит вниз, к моему локтю.

Я переворачиваю руку, показывая рисунок целиком, и фыркаю от смеха через нос.

— У меня был приятель, который не позволял своему татуировщику и близко приближаться к локтю, потому что где-то услышал, что это самое болезненное место. Поэтому как-то раз мы были вместе в салоне, и пока он набивал татуировку на бицепсе, я нанял другого художника, чтобы он набил мишень прямо на моем локте. Мне просто захотелось побыть мудаком.

Рэйн смеется, и наконец-то улыбка достигает ее глаз.

— Тебе было больно?

— Как суке.

Вода с одежды, лежащей на полу, стекает к моим босым ногам, пока глаза Рэйн пожирают истории, запечатленные на моей коже. Я хотел использовать свое тело, чтобы поиздеваться над ней и подразнить, но вместо этого она читает меня, как открытую книгу. Когда ее взгляд скользит к татуировке, на которой изображен увядающий цветок лилии, я понимаю, что никогда не чувствовал себя более уязвимым.