Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

-- Не знаю, сынок. По правдe сказать, сам не знаю, -- спокойно и мягко отвeтил старик. -- Мнe не сказали. Прямо со скита взяли. Я там схимником, монахом в горах жил. Монастырь-то самый давно уже забрали, но меня, вот, пока не трогали... Развe-ж я кому мeшаю?..

Старик говорил медленно, и к мягкому звуку его голоса с затаенным дыханiем прислушивалась вся камера. Каким-то миром вeяло от слов старика, хотя эти простыя слова были полны трагическаго смысла. Но в его голосe чувствовалась какая-то примиренность с жизнью, какое-то глубокое душевное спокойствiе, умиротворяюще дeйствовавшее на всeх нас, напряженных и озлобленных.

-- А гдe это вы, батюшка, глаза-то свои потеряли? -- с живым сочувствiем спросил какой-то маленькiй крестьянин.

-- Эх, давно, сынок, давно дeло было... Послe войны. Годочков этак с десять тому назад. Когда голод-то первый был, наказанiе за грeхи наши... Да и то сказать, глаза-то у меня, вeрно, уж некрeпкiе были. Много лeт на Божьем свeтe прожил. Уж и забыл точно... Кажись, как-бы 108 или 109 годов живу. Теперь Божьему свeту уж только по памяти радуюсь. Ночь вeчная перед глазами...

На блeдном лицe монаха под сeдыми усами появилась едва замeтная грустная улыбка. Но глаза его смотрeли по-прежнему в одну точку немигающим мутным взглядом.

-- Господи Боже! -- не выдержал кто-то. -- Да за что-ж вас сюда послали?

-- Да я уж говорил, сынок, что не знаю. Какой с меня вред? А вот, все возят по тюрьмам разным. Три годочка какого-то лагеря назначили...

-- Соловки, вeрно?

-- Не знаю, сынок, и этого не знаю... Дал бы то Господь, чтобы туда послали. В молодые годы был я в этом святом мeстe. Видал все благолeпiе монастыря-то Соловецкаго. У нас, на Новом-то Афонe, скалы дикiя, юг, море синее... А там, на Соловках, тихо все, бeдно. А монаху-то суровое, да бeдное -- для души-то легче. Да... Думал я еще раз съeздить туда перед смертью, да вот 372 не привел Господь... А теперь, вот, за рeшетками везут. Как звeря, али убiйцу лютаго! Ну, что-ж! На все Божiя воля! Без Его святой воли и волос с головы не упадет... Не вeдают бо, что творят.

На нeсколько секунд воцарилась мертвая тишина. Для всeх нас, столько слышавших про ужасы Соловецкаго концлагеря, было ясно, что старику не выйти оттуда живым. Не даром Соловки, превращенные в самый суровый застeнок краснаго террора, называли "островом пыток и смерти". Я сам, только что вырвавшись оттуда и направляясь в Сибирскую ссылку, знал лучше многих, что для старика заключенiе в Соловки -- замаскированная смертная казнь...

Видимо, монах понял наше молчанiе.

-- Да... В Соловки, значит, -- медленно повторил он. -- Ну, что-ж... Там и умереть легче будет. Благодать-то Божья незримо витает в святом мeстe. И злым людям не очернить святыни. Только бы, вот, доeхать живым туда, а там... Это вам, молодым, смерть страшна. А нам, старикам, служителям Божьим... Мы как с трудной дороги домой возвращаемся, когда час послeднiй пробьет. С чистой совeстью, да с именем Божьим вездe смерть легка...

Слова старика, сказанныя с невыразимой простотой, произвели необычайное впечатлeнiе на всeх нас, измученных, голодных, оторванных от дома и семьи, у кого они были, видящих впереди тернистый путь совeтскаго заключенiя -безконечныя тюрьмы, каторжный труд и ссылки... Каждый из нас чувствовал себя невинным или незаслуживающим такого суроваго наказанiя. И всeх нас, людей с надломленной, озлобленной душой, как-то смягчила и одновременно пристыдила картина этой величественной скорби и смиренiя... И фигура старика-монаха словно опять выросла в дверях тюрьмы и мягко сказала всeм нам:

-- Мир дому сему...

И, дeйствительно, какой-то мир, какая-то свeтлая мягкая грусть стали замeнять в душe озлобленность и боль.

И всe мы не могли оторвать глаз от лица слeпого старика, и когда он, съeв кусок чернаго хлeба и запив его водой, тяжело повернулся и стал на колeни, в камерe настала такая тишина, что казалось -- никто не дышит. 373

В этом мертвенном молчанiи обреченный на смерть старик стал молиться... И всe мы почувствовали, что не только между ним и Божьим мiром нeт преград в видe каменных стeн и толстых желeзных рeшеток, но что эта молитва величаваго страдальца приближает и нас к Престолу Всевышняго и облегчает у Его ног наше горе и нашу боль...

Я оглянулся... Десятки напряженных лиц с широко раскрытыми глазами, не отрываясь, смотрeли на поднятую вверх голову старика с невидящими глазами, и всeм чудилось, что он, этот слeпой монах, видит там, вверху, то, что недоступно нам, жалким песчинкам мiрового хаоса...

И в необычайной тишинe тюремной клeтки простыя, безхитростныя слова молитвы старика четко разносились по всeм углам и, как мнe казалось, вливались в раскрытое сердце каждаго из нас...

Тусклая лампочка оставляла в полумракe ободранныя стeны нашей камеры, через окно на фонe темнаго переплета рeшеток виднeлось синее лeтнее небо, и слабые лучи луннаго свeта мягко серебрили голову колeнопреклоненнаго монаха...