Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

— Да, да. Но дело-то не в нем персонально. Будь он Володя, Петя или Ваня — все равно. Нужно выручать. Обещали вы — съезд невест — теперь не подведите. Срочно давайте спасительницу Володе, да держите язычки за зубами…

— Ладно. Так давайте решать, девчата. У кого дома лучше всего семейное положение? Так, чтобы неприятностей без разрешение родителей не было.

— Да, герлиньки, самое неприятное — это было бы огорчить маму. Вот тут надо особенно осторожно.

— Да ведь мы можем пока и не говорить маме? — прозвенел задорный голосок Тани. — Ведь свадьба-то все равно липовая. И сообщать-то не о чем.

— Ну хорошо, «пока». А потом? Мама-то ведь все равно, в конце концов, узнает и будет вдвойне огорчена тем, что от нее все скрывалось. Тут уж лучше, чтобы совсем не нужно было врать и скрытничать… Может быть, кто-нибудь собирается уехать. Это, пожалуй, было бы лучше всего.

— Еще бы! Выскочить замуж и драпа! — пискнула неунывающая Таня.

— Молчи ты, синичка-вертихвостка! А вы, девочки, сами думайте, кому удобнее. Тамара — права. Нужно провести все без лжи домашним.

Наступившее молчание было прервано несмелым голоском Оли.

— Может быть, я гожусь? Мамы у меня нет. Я сирота — сами знаете. Папа с Врангелем уехал. А через месяц-два я уеду с бабушкой в Симферополь, к дальним родным.

Я взглянул на Олю. Краска румянца покрыла ее нежное лицо, но глаза смотрели смело и прямо.

— Ты, Оля? — переспросила начальница. — А ты Володю знаешь?

— Знаю, — прошептала она, опустив глаза, и ее щеки зарумянились еще больше.

— Так ты согласна?

— Да, — тихо, но твердо сказала Оля.

Старая начальница сердечно обняла ее.

— Знаете что, товарищи женщины, — предложил я. — Володя-то ведь ждет как раз у меня… Давайте, пойдем все к нему вместе поздравить с благополучным сватовством…

Ликующая, смеющаяся толпа девушек, окружившая смущенную Олю, отправилась вместе с нами к моему дому.

«Володя выходит замуж»

При нашем появлении Володя сидел за столом и удивленно встал перед волной девичьей атаки, стремительно ворвавшейся в комнату.

Звонкоголосая Таня, наш «чертенок в юбке», сияя от радости, схватила Володю за руку и потащила его к Оле.

— Вот, Володя, ваша невеста! — закричала она с восторгом. — Хоть завтра катите с нею в ЗАГС. Она сама вызвалась. Ей Богу, сама!..

Юноша стоял в нерешительности среди взволнованных смеющихся девичьих лиц и, видимо, не знал, верить ли им.

— Таня не шутит? — как-то глухо спросил он у княжны Лидии.

— Нет, нет. В самом деле…

Володя с чуть побледневшим взволнованным лицом резко повернулся к Оле, молча стоявшей в группе остальных девушек.

— Оля, — несмело спросил он, и голос его чуть дрогнул. — Вы… Вы согласны?

Девушка подняла на него свои голубые глаза, сконфуженно улыбнулась и молча протянула ему руку.

Юноша быстро шагнул вперед, неловко схватил ее пальцы обеими руками. На несколько секунд воцарилось молчание.

У всех нас почему-то дрогнуло сердце, как будто все мы почувствовали, что в этой мимолетной сценке есть какие-то нотки, глубже простой благодарности за дружескую услугу… Даже неугомонная Таня как-то притихла.

Внезапно Володя опустился на колено и с признательностью поднес к губам дрожащую руку девушки…

— Браво, Володя! — не выдержала Таня. — Ну, совсем как в рыцарском романе после тур… турнира!.. — прозвенел и внезапно сорвался ее голосок.

— Ну вот, дорогие мои, — взволнованно сказала княжна Лидия, — слава Богу, и договорились…

И глаза старой женщины заблестели мягким чувством любящей матери…

* * *

Так Туманов превратился в Смолянского[3]. Опасность была отклонена. Два провода, качавшиеся в темноте над миной, уже перестали грозить неминуемым взрывом…

Затишье после бури

Весной 1921 года в закупоренную бутылку Крыма стали прорываться понемногу вести из уже ранее подвергшейся чистке России. Прибыли первые журналы, первые письма. Приехали первые люди не казенного, советского, а вольного мира. Появились сведение о жизни в остальных частях необъятной страны. Мало радостного было в этих сведениях — разруха транспорта, голод, террор. Искусственно созданный нервный подъем войны падал и сменялся унынием.

Партия и комсомол искали форм организации и власти, и жизни, и хозяйства. Но форм этих еще не было. Разрушение и уничтожение шло гигантскими шагами, ибо методы этого уже достаточно были проработаны еще в мирное время. Но постройка «новой жизни» вперед не подвигалась… Советская власть словно еще не знала, что ей, собственно, делать с государством, а население не понимало, в какие рамки жизни его хотят втиснуть теоретики социализма.

Газеты и журналы были полны самыми невероятными сообщениями о прогрессе коммунизма во всем мире, о революциях, восстаниях, о гибели «представителей буржуазии» и пр. и пр.

В те времена о «том», ином мире мы не знали ничего. Между нами и этим миром упала завеса, пройти через которую можно было только, рискуя головой…