Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

— Тов. Начальник! Вы не можете мне отказать в этом, — говорил незнакомец. — Я только что прибыл с плаванья и завтра опять ухожу в море. Мне нету времени бегать за разрешениями. А это — мой старый командир. Я ему должен 100 рублей. Не обращаться же мне, в самом деле, сейчас к Начгару[27] или коменданту станции только для этого пустяка.

Начальник конвоя колебался. Но тут раздался знакомый голос:

— Ну, пожалуйста, товарищ Начальник! — упрашивал он. — Разве командиры Красной Армии отказывают в просьбе женщинам?

Боже мой! Голос Оли!..

— Ну ладно, давайте, — сдался конвоир. — Только я сам передам.

В это время мы подошли к станционному фонарю, и при его свете я узнал Володю в костюме командира флота — такого же стройного и с той же бравой выправкой. Рядом с ним стояла Оля.

Начальник караула передал мне деньги и, торопясь замять свой поступок, приказал немедленно лезть в вагон. Я махнул рукой, Володя ответил тем же, и последним моим впечатлением были широко открытые голубые глаза Оли, из которых медленно текли слезы…

Преддверие ада

Маленький скалистый островок, болотистый и угрюмый, невдалеке от города Кемь, на Белом море. Два десятка деревянных бараков, оплетенных колючей проволокой. Это — «Кемперпункт», самое проклятое место на всем земном шаре — Кемский Пересыльный Пункт, откуда заключенных развозят по всему «СЛОН'у» — Соловецкому Лагерю Принудительных Работ Особого Назначения. А лагерь этот раскинулся от Петрозаводска до Мурманска. На самый остров Соловки попадают только особо опасные и важные преступники…[28]

И здесь, на Поповом острове, в Кемперпункте наш этап начал отбывать свою каторжную работу.

Представьте себе работу изо дня в день, из ночи в ночь, без праздников и отдыха, на низком скалистом берегу моря. Из этого моря нужно вытаскивать и складывать в штабеля мокрые бревна, так называемые, баланы. Эти баланы, добытые в лесу силами заключенных, потом идут на экспорт. И не раз где-нибудь под корой бревна иностранцы находили слова мольбы о помощи, написанные кровью рабов советской страны. Против покупки таких бревен, ценой которых реально является человеческая жизнь, уже не раз протестовали люди, в погони за наживой не потерявшие чувства жалости к человеку…

Может быть, «торговать можно и с каннибалами»… Может быть, и можно… Но можно ли покупать у них человеческие черепа для подсвечников — я не знаю.

И можно ли покупать бревна, пропитанные потом, кровью и слезами рабов ОГПУ — я тоже не знаю. Велика гибкость современной человеческой морали! И все-таки, как радостно, когда не умолкают голоса, протестующие во имя гуманности против поддержки такой торговли не с каннибалами, а с палачами…

Я не только видел, но и на себе испытал всю бесчеловечность эксплуатации человеческого труда тех миллионов заключенных, которых советская власть бросила в лагеря, как «классовых врагов».

Изо дня в день не по 8, а по 14, по 16 часов в сутки, голодными и замерзающими, работали мы поздней осенью в ледяной воде Белого моря. В ботинках и легких брюках по колено в воде я часами вытаскивал багром из воды мокрые бревна и, уходя в нетопленый барак, на себе самом сушил мокрую обувь и одежду…

И за эту работу мы получали фунт хлеба, тарелку каши (стакан, полтора) утром и миску рыбного супа днем…

Мне страшно вспомнить этот период… Однажды, когда пришлось ликвидировать какой-то прорыв в снабжении бревнами, я проработал под угрозой штыков без отдыха и сна т р и д ц а т ь  в о с е м ь  ч а с о в подряд…

Я выжил, благодаря своему крепкому организму, закаленному спортом, но потерял почти все свое зрение… А сколько более слабых людей и погибло, и гибнет теперь во всех уголках России, изнемогая в нечеловеческих условиях советских каторжных работ?..

То, чего лучше никогда не видеть человеческому глазу

Однажды, после утомительного дня работы, нашу группу вели под конвоем обратно в барак. У ворот лагерного пункта задержка — там принимают очередной этап: сотни две оборванных грязных людей. По их виду заметно, что они прибыли не из тюрьмы: оттуда люди прибывают как-то немного чище и не такими измученными.

Глядя на прибывших, которых поодиночке впускали в ограду, я внезапно услышал радостный окрик:

— Дядя Боб — неужели ты?

Из толпы весело кивали мне трое нижегородских скаутов, с которыми мне довелось раза два-три встречаться на воле. Несмотря на улыбающиеся лица, вид у них — страшно истомленный. Обросшие, похудевшие лица, оборванная одежда, дырявые сапоги…

— Откуда это, ребята?

— С Кемь-Ухтинского тракта. Дорогу, браток, строили!

Ну, тогда не удивительно, что этап имел такой плачевный вид. Работы по прокладке шоссе через болота и скалы — считались одними из труднейших в лагере. Еще удивительно, что ребята остались на ногах и сохранили силы для смеха и бодрости. Теплое чувство согрело сердце, когда я глядел на эти улыбающиеся мне лица. Крепкая скаутская закваска! По Баден-Паулю, они и на этот, тяжелый и опасный, период жизни смотрели, как на момент суровой жизненной игры, жизненного спорта…