Молодой Верди. Рождение оперы

Джованни Байетти сел за чембало. Он был вторым концертмейстером и заменял маэстро Паниццу, когда тот был нездоров. Эудженио Каваллини хотел, чтобы композитор вместе с ним смотрел в партитуру, но Верди сел за чембало рядом с Байетти. Репетиция началась ровно в девять. Хор пел по нотам, но звучность была отличной. Из солистов только одна синьора Стреппони знала свою партию наизусть. Ронкони не поднимал глаз от нотной тетради, которую держал в руках. Он еще не мог оторваться от привычных путеводных знаков. Синьора Беллинцаги выучила свою партию очень чисто и добросовестно, и только один Деривис чувствовал себя неуверенно и плохо знал музыкальный текст, особенно в ансамблях. Он приехал только накануне и еще не успел позаняться с репетитором. И теперь он старался как можно внимательнее следить за своей партией и пел вполголоса. Композитор смотрел на него с плохо скрываемой неприязнью. Что если он провалит роль Захарии, этот Деривис? Это было бы тем более обидно, что внешние данные артиста не оставляли желать ничего лучшего. Он был молод и очень хорош собой, бас Деривис, с большими выразительными глазами и величественной осанкой, и голос у него был мягкий и мощный.

Деривис поймал на себе строгий, полный укоризны взгляд композитора.

— Не беспокойтесь, маэстро, — сказал он, — денька два, и все пойдет. Времени много. Сегодня двадцать седьмое, а премьера девятого. — Он улыбался самым приветливым образом, был непосредственным и добродушным.

Репетиция прошла благополучно, но композитор был очень недоволен. Он находил эту первую читку своей музыки до чрезвычайности вялой и лишенной жизни.

Он пообедал в ближайшем кафе и, не заходя домой, вернулся в театр работать с солистами. Роль Захарии очень его беспокоила. Сумеет ли Деривис хорошо справиться с ней? Но, поработав с певцом в течение часа, композитор понял, что дело обстоит не так уж безнадежно. Деривис оказался очень понятливым. Он не щадил голоса и с удовольствием впевался в партию Захарии. Она пришлась ему по душе. Артист был очень приятным, скромным человеком.

— Не беспокойтесь, маэстро, — говорил он с готовностью, — через денька два я все выучу.

На другой день композитор проводил репетицию сам. Он поставил хор перед собой, а солистов пригласил стать по обе стороны чембало. Байетти стоял тут же. Каваллини сидел в кресле с партитурой «Навуходоносора» на коленях. Дирижер оркестра уже накануне внимательно прислушивался к тому, что говорил композитор, и делал в партитуре какие-то пометки.

Сегодняшняя репетиция сильно отличалась от вчерашней. Воля композитора чувствовалась во всем. Верди заставил хор петь полными голосами и произносить слова со смыслом.

— Нет, нет, — закричал он, как только прозвучала первая фраза. — Нет, нет, совсем не то! Откуда такое, благодушие? Что вы изображаете? Надо понимать и чувствовать, что делаешь. Вы сейчас народ, на который напали враги. Чужеземные войска окружили храм. Вам предстоит гибель или плен. Надо, чтобы все чувствовали это. Ну, вперед, вперед, давайте еще раз!

Композитор был строг и неутомим. Он был полон творческой энергии. Он заново создавал написанную им на бумаге музыку. Он помогал ей родиться на сцене, он заставлял ее звучать в сознании исполнителей, он внедрял им эту музыку в душу и в сердце настолько, чтобы исполнители могли стать достойными проводниками созданного им произведения. Сейчас все были для него равны. Он не делал различия между примадонной и последней хористкой. Партия Фенены была для него не менее значительной, чем партия Навуходоносора. Все — и хор, и солисты, — все были только «голосами», только «партиями» в задуманной и написанной им партитуре.

Теперь композитор проводил в театре целые дни. Он разучивал партии с солистами и работал с хором. Так как хору в опере было отведено очень большое место, то на занятия с хористами дали несколько дополнительных спевок. Артисты хора встречали композитора восторженно. Он сумел внушить им, что они не пассивно наблюдающая инертная масса, а активно действующее лицо. Он говорил им, что они изображают реальный народ, почему и должны петь естественно и выпукло, выражая подлинные чувства и переживания живых людей. Хористы и хористки были увлечены той новой ролью, которая была отведена им композитором в его опере. Хор пел тщательно и выразительно. Захватывающе тревожно звучал первый хор мужчин и женщин в храме, горячо и чисто неслась молитва девушек, проникновенно сопровождал народ пророческие слова Захарии, уничтожающе грозно гремело проклятие изменнику родины. Что же касается хора народа плененного и порабощенного, то его пели чуть ли не со слезами, свободно и вдохновенно, как настоящую арию. Хор чувствовал себя солистом.

Репетиции происходили каждый день, и очень скоро повсюду в городе — в кафе и в частных домах — заговорили о том, что Верди написал замечательную и какую-то необыкновенную, пожалуй, даже неслыханную доселе музыку. Слухи шли из театра.