Молодой Верди. Рождение оперы

Но все же она играла не совсем то, что ему хотелось, и он все время собирался сказать ей это, но никак не мог улучить подходящей минуты, а когда он наконец решился, синьора Стреппони перестала играть, повернулась к нему и сказала:

— Это в самом деле очень хорошо, маэстро. Это отличная музыка. Я непременно уговорю моих партнеров выступить в этой опере.

Конечно, о Мерелли она не обмолвилась ни единым словом, но само собой подразумевалось, что она прежде всего поговорит с ним и, конечно, добьется его согласия на постановку оперы.

И в эту минуту кто-то опять постучал в дверь, вышла горничная и что-то сказала синьоре шепотом. Синьора нахмурилась и сказала:

— Нет, нет, нет, я не принимаю. Скажи, что я еще не одета. — И встала.

Тогда Пазетти вскочил с места, как ужаленный, стал лепетать что-то о драгоценном времени синьоры, о преступлении, которое они совершают, отнимая это драгоценное время, и так далее, и так далее — какие-то общепринятые преувеличения и несообразности. Синьора слушала его и между бровей у нее была складка, которая так и не разгладилась до их ухода.

— Я непременно уговорю моих партнеров выступить в этой опере, — сказала она. А партнерами были не кто-нибудь, а Джорджо Ронкони и Наполеон Мориани. Вот какие знаменитости! Ронкони был певец, любимый всем народом, великий артист и горячий патриот. А Мориани был недавно вошедшим в моду тенором, баловнем миланской публики и кумиром женщин. Уговорить таких знаменитых певцов выступить в опере неизвестного композитора — дело нешуточное. Он сам отлично сознавал это.

И все же она сумела это сделать. Они даже начали разучивать свои партии. Ну, конечно, без того энтузиазма, с которым это делала синьора Стреппони, но все же они начали разучивать. Композитор сам занимался с ними раза два. Один раз он ездил к ним в гостиницу, а другой раз это было у синьоры Стреппони. Да, не больше двух раз это было. Потом заболел Мориани.

Сначала это не показалось композитору катастрофой. Никаких угрожающих симптомов не было — просто недомогание, а может быть, всего-навсего каприз, приступ тщеславия, желание порисоваться перед публикой, желание стать, хотя бы на время, единственным предметом самых возбужденных разговоров в театре, в салонах и кафе. Знаменитые тенора взбалмошны и прихотливы, как женщины. Не все, конечно. И не всегда. Но зачастую. Так что сначала это не показалось композитору катастрофой.

Но через несколько дней все рухнуло. Все надежды композитора рассыпались в прах. Мориани заболел опасно. Он заболел воспалением легких. Он недостаточно берег свое драгоценное здоровье. Он любил ездить верхом. И он ухаживал за одной знатной миланской дамой. И вот он погарцевал рядом с ее экипажем на Корсо Романо во время вечерней прогулки и много разговаривал и смеялся. А вечер выдался на редкость холодный, дул резкий ветер…

Теперь о постановке оперы нечего было и думать. Сезон кончался. С Джузеппиной Стреппони он больше не виделся. Пазетти, которого он случайно встретил на улице, сказал ему:

— Ах да, я имею к вам поручение от синьоры Стреппони. Она уехала и просила передать вам, чтобы вы не теряли надежды.

Он тогда заставил повторить, что сказала синьора Стреппони. Пазетти повторил:

— Ну да, да, она так и сказала: «Передайте маэстро, чтобы он не терял надежды».

Чтобы он не терял надежды — легко сказать! Сезон кончился. Все театры были закрыты. Город опустел. Стояла невыносимая жара. Они жили в меблированных комнатах, далеко от центра города. Улица была шумной и пыльной. Окна выходили на юг — это стоило дешевле. Солнце пекло целый день сквозь закрытые ставни. Потолки были низкие. Дышать было нечем. Даже ночи не приносили облегчения. Ребенок томился и жалобно плакал. У него сердце разрывалось от этого плача и от того, что у него ничего не выходит с постановкой оперы. Ему начинало казаться, что он во власти какой-то злой судьбы и ему не преодолеть препятствий, которые возникают у него на пути неизменно и последовательно. Он отгонял от себя эти мысли, но ночью, когда было так душно и плакал ребенок, — это было очень трудно. Он совсем не мог спать.

Рано утром Маргерита подходила к окну их спальни и с тайной надеждой осматривала горизонт. Небо оставалось безоблачными Оно было каждый день безжалостно синим. Маргерита потихоньку вздыхала и отходила от окна. Но если она замечала, что он смотрит на нее, она улыбалась и говорила неизменно бодрым и веселым голосом: «Сегодня опять будет прекрасная погода». Она ни разу не сказала: «Сегодня опять не будет дождя». Нет, нет. Она всегда говорила: «Сегодня опять будет прекрасная погода!» Милая, милая Маргерита!

Деньги приходили к концу, и однажды ночью он подумал о том, что положение его безвыходно. Вернуться в Буссето? Ничего другого не придумаешь! Не терять надежды. Легко было говорить синьоре Стреппони! Не терять надежды… В эту ночь он совсем обессилел в борьбе с собственными мыслями. Он понимал, что это борьба бесплодная. Он считал свое положение безвыходным. Он ничего не мог придумать. Ничего не придумать! Ничего! Ничего!