Молодость

До Итум-Кале шли пешком, потом сложились по целковому — и вот едут в город за наукой.

Было в арбе еще два мальчугана из Итум-Кале: на облучке, рядом с подводчиком, вертелся черноглазый, лихорадочно живой Исмаил Махашев, ученик фабзавуча на заводе «Красный молот» в Грозном, а на задке трясся Сэйда Усманов, сирота, скромный и тихий мальчик, ученик Владикавказской железнодорожной профтехнической школы для националов; оба они возвращались после каникул.

Обо всем этом рассказал мне Джабраил.

— Здесь все наши бумаги, — сказал он, вынимая из-за пазухи пакет: — справки от врача, сельсовета, ячейки на всех 4-х человек. Пятый отказался: испугался, жалко было бросить хозяйство.

— Дурной! — сказал Исмаил с искренним сожалением, — окончил бы курсы, послали бы на рабфак во Владикавказ…

— Кого во Владикавказ, кого в Ростов, в Москву… во все рабфаки будут посылать горцев, — пояснил Джабраил.

— В Ростов, в Москву?.. — заерзал на облучке Исмаил. — Правду говоришь, Джабраил?.. Какие вы счастливые!.. А я только в фабзавуче… Всю жизнь молотом стучать… А какой я рабочий? Молота не подниму: здоровье слабое.

Замолчал Исмаил, повесил голову. Вдруг надумал что-то.

— Джабраил, а что, если бы ты взял меня с собой? На место того, который отказался…

— Дурной ты, — протянул Джабраил тоном старшего, — на тебя же нету у нас документов. Без справки нельзя учиться.

— Ах, беда!.. Несчастливый я, такой несчастливый…

Катясь под гору, гремела арба. Опять екали печенки и опять плыли перед глазами картины прекрасные, как сон: внизу водопад, падающий в бездну, вверху — серебряный ручей над головой: он низвергался трубой с обрыва, ветер разбивал его в пыль, а водопад качался в воздухе пышным водяным султаном.

— Смотри! — показал Исмаил.

Узкий зыбкий мостик повис над глубокой щелью; в черной глубине кипел, шумел Аргун.

— Недавно тут женщина в Аргун бросилась: муж ее наказал, она не могла перенесть.

— Не так! — поправляет подводчик, — Майштиргоева была слепая девушка, гуляла со всеми. Брат видит — растет у нее живот, будет ребенок. «Нам стыдно», — говорит он ей, — «мы убьем тебя сами». Она и бросилась.

— С этого места много женщин бросилось — вспоминает Джабраил. — Я как раз проезжал тут, когда покончила самоубийством Тоайт Бетирова. Один человек взял ее замуж насильно. Прошло много времени — у нее уже было два сына. Но Тоайт жилось плохо. Сказала она своему брату: «Трудно мне, помоги избавиться от неволи». Брат убил ее мужа. Но подросли сыновья, узнали все, и, встретив дядю, который убил их отца — убили его… Прибежала Тоайт на мост, рвала волосы, кричала: — Зачем мои дети убили моего брата! — и бросилась в Аргун.

— Вон там нашли ее, — показал Джабраил, — целую версту тащил Аргун ее тело.

Молодой человек ехал нам навстречу, вез в арбе камень.

— Сын Тоайт — шепнул мне Джабраил, — хочет строиться. Построится, а на завтра его убьют…

Из-за поворота показалось несколько всадников: — конных милиционеров. Впереди — начальник, красивый, черный, с усиками. Это был Тойзулбек Шерипов, брат Асланбека Шерипова[2], судебный следователь.

В эту ночь на одно из селений напали бандиты-конокрады. Отстреливаясь от погони, они убили одного крестьянина наповал, другого смертельно ранили.

Проезжая через селение, мимо кладбища, видим группу чеченцев с лопатами, — копают могилу убитому. Вдали, на крыше сакли, стоят женщины, ломают руки, плачут…

— В Осетии уже почти не носят кинжалов, — замечаю я.

— Если бы и у нас бросили этот глупый обычай! — говорит Исмаил. — Ну, да мы уже кинжалов носить не будем…

Да, это так. К этому идет. В асланбековский учебный городок, в прошлом году, Чечня впервые прислала учиться 370 молодых ребят. Половина из них впервые увидела железную дорогу, электричество, сельхозмашину, многие из них впервые узнали, что такое карандаш и бумага. И немалых трудов стоило убедить их сдать в цейхгауз кинжалы и заменить папахи легкими кепками.

Пока подводчик огибал с арбой крюк, мы все, присев на бревно, отдыхали на полянке. В горах уже была ранняя весна. Деревья стояли в почках, в сережках. Пели птицы, по земле меж кустарников голубели фиалки. Еще сыроватый воздух был напоен щекочущей ноздри прелью и такой тревожной, иссушающей губы, весенней теплотой. Вот и первые желтые восковые цветочки под ногами…

В глубокой задумчивости смотрел Исмаил на серные пещеры, на исполинские столбы размытых гор, на старые черные башни.

— Откуда мы, чеченцы, взялись? — сказал он, не то спрашивая, не то размышляя вслух. — Что за язык наш чеченский, почему он не такой, как русский?

— Вот это ты хорошо спросил, — похвалил Джабраил. — Все хотим знать, да никто не скажет. Кто построил эти башни?.. Кто мы такие, чеченцы и ингуши?

Я знал, что этими вопросами чеченские комсомольцы неизменно засыпают всех профессоров, приезжающих сюда экспедициями. Народ, впервые осознав себя нацией, хочет знать свое прошлое, чтобы строить будущее. Но нелегко ответить на эти вопросы. Чечня не имеет своей писанной истории. Ну, что-ж, будем обходиться легендами. И я рассказал ребятам, что знал.