Молодые дикари

— Почему они избили тебя, пап? — спросила Дженни.

— Я сам толком не знаю, — ответил он.

— Это имело какое-нибудь отношение к делу Морреза?

— Да. В искаженном смысле, я полагаю, имело.

— Ты делаешь что-нибудь неправильно?

— Неправильно? Почему? Нет. Что дает тебе основание так думать?

Дженни пожала плечами.

— Что, Дженни?

— Ничего. Просто... я подумала, может быть, ты делаешь что-нибудь неправильно. — Не думаю, Дженни.

— Хорошо, — сказала она и помолчала. — Мамуля пошла навестить парня, который написал тебе угрожающее письмо. Относительно тех «Орлов-громовержцев». Ты помнишь это письмо?

— И что?

— Полиция схватила его, папа. Он калека.

— Калека?

— Жертва полиомиелита. Он хромает. Его портрет был помещен в газете. Пап, он выглядит очень печальным. Когда я увидела его портрет, мне захотелось узнать, что значит быть калекой и... и вырасти в Гарлеме. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да. Думаю, что да.

— Мамуля сегодня утром ходила навестить его. Полиция ей разрешила. Она спросила его, действительно ли он имел намерение убить тебя.

— И что он ответил?

— Он сказал: «Да, черт возьми! Иначе зачем бы я стал посылать эту записку». — Она помолчала. — Но он не участвовал в избиении. Он даже не член клуба «Орлы-громовержцы», и на тот вечер, когда тебя избили, у него есть алиби. Перед тем, как прийти сюда, я говорила с мамулей по телефону. Она сказала, что его отпустят под залог.

— Сколько?

— Две тысячи долларов. Пап, не правда ли, это покажется странным?

— Что, Дженни?

— Если бы у меня были две тысячи долларов, я бы внесла этот залог. Потому что, пап, он выглядел таким печальным. Он выглядел таким чертовски печальным. — Она помолчала. — Это о чем-нибудь говорит тебе?

— Немного, — ответил он.

Дженни кивнула.

— Они скоро отпустят тебя отсюда?

— Через неделю. Может быть, немного позже.

— Пап, каким бы ни был исход этого дела, есть... есть такая вероятность, что тебя снова будут бить?

— Полагаю, что такая вероятность существует.

— Ты боишься?

Они посмотрели друг другу в глаза, и он понял, что она ждала от него честного ответа, и все же он солгал.

— Нет, — ответил он. — Я не боюсь. — И моментально понял, что сделал ошибку.

Дженни отвернулась.

— Ну, — сказала она, — я думаю, мне пора идти. Мамуля просила передать тебе, что она будет сегодня вечером.

— Ты придешь еще, Дженни?

— Ты хочешь, чтобы я пришла? — спросила она и снова посмотрела прямо ему в глаза.

— Да, мне хотелось бы, чтобы ты пришла.

— Я постараюсь, — ответила она. — Но не раньше, чем через неделю. Мамуля посылает меня в Рокавэй пожить у Андерсонов.

— Вот как? Когда это было решено?

— Вчера вечером. — Дженни поколебалась. — Я думаю, мамуля боится, что со мной может что-нибудь случиться, если я останусь в городе.

— Понимаю, — сказал Хэнк.

— Ты тоже думаешь, что со мной может что-нибудь случиться?

— Не знаю.

— Ну, — Дженни пожала плечами, — я пойду, пап. — Она склонилась над кроватью и быстро поцеловала его. — Поправляйся.

Он наблюдал, как она вышла, бесшумно закрыв за собой дверь.

Хотя Кэрин ежедневно навещала его, следующая неделя тянулась очень медленно. В течение этой длинной одинокой недели он часто думал о нападении и удивлялся, будет ли он когда-нибудь в состоянии забыть этот вечер в среду, эту безмолвную жестокость напавших на него ребят. Он много вынес из этого избиения. Он понял, что избиение превращает человека — ни больше, ни меньше — в открытую рану, вопиющую в ночи о своей боли. Хэнк знал, что человек, однажды подвергшийся избиению, никогда не забудет боли, унижения и слепого ужаса своей беспомощности.

И все же, несмотря на это, банды в Гарлеме вели регулярные войны между собой. Разве, следуя простой логике, каждое сражение между бандами не имеет побеждающую сторону и сторону, потерпевшую поражение? И разве каждый из членов банды, в то или иное время, не испытал боль поражения? И тем не менее, как у них хватало мужества противостоять пистолетам, ножам, разбитым бутылкам и цепям от автомобильных шин? Как они могли так приспособить свое сознание, чтобы не бояться, зная наперед, что, если упадут, их наверняка втопчут в мостовую? Или они были бесстрашными героями, решительными людьми без нервов?

Нет.

Они боялись. Он знал, что они боялись. И все же дрались.

За что? За что?

Он не знал ответа. Этот вопрос мучил его всю неделю. Он был благодарен за передышку от своих мыслей и своего одиночества, когда в два часа дня в палату вошла медицинская сестра, женщина около пятидесяти лет.

— Вы чувствуете себя в состоянии с кем-либо говорить, мистер Белл? — спросила она.

— В любое время, — ответил он. — Чем могу служить?

— О, это не со мной, — сказала она. — За дверью ждет посетитель.

— Кто?

— Джон Ди Пэйс.

— Пусть войдет.

Поправив позади себя подушки, он стал ждать Ди Пэйса, чувствуя себя довольно странно. Он собирался встретиться с человеком, который много лет назад отнял у него Мэри. Однако сейчас он испытывал только любопытство, его интересовала встреча не с мужем Мэри, а с отцом Дэнни Ди Пэйса.