Молодые годы короля Генриха IV

Брат настаивал на своем, ибо отлично понимал, почему именно она не явилась. Он не захотел поступить так, как, по ее мнению, того требовал последний наказ их матери, то есть не покинул Париж и не повел ревнителей истинной веры на штурм французского двора. Вместо того он отрекся от своей силы и предназначенной ему судьбы, чтобы иметь возможность любить принцессу Валуа; и этого сестра ему не простила. Он обманул ее надежды как брат и король. В лице юной Екатерины он оскорбил мертвую Жанну и пренебрег ее волей. Кроме того, его сестричка ревновала взрослого брата к другой, которую он целует. Генрих знал Катрин как свою плоть и кровь, на самом деле от него ничего не укрылось. Он отрицал все это лишь перед Конде, а не перед самим собою. Он сказал:

– Моя сестра ошибается, кузен, и, когда я уеду, объясни ей, что она не права. Я все-таки покидаю Париж, а тем самым выполняю ее желание и последнюю волю нашей матери. Правда, я вернусь из Англии не с войском, но с золотом.

– Ты? Согнувшись под тяжестью мешков, словно вьючный осел? – спросил кузен недоверчиво, и хорошо, что он выказал недоверие – так по крайней мере ему удалось скрыть свое презрение. В эту минуту к ним подошел Филипп Морней.

– Я буду изображать осла вместо вас, сир. – Он вытянул шею и заревел. – Золотой осел – сказочное животное, но слишком драгоценный груз введет небеса во искушение, они разобьют волнами обшивку судна и утопят осла, предзнаменования говорят мне, чем все это кончится. Ваша жизнь, сир, несравненно дороже, за нее платят большие деньги. И вы, верно, знаете – кто, – докончил он вполголоса и указал на стену: за ней находилась та рука, которая направляла все, а следовательно, и это дело.

– В таком случае я не еду, – тут же решил Генрих. – И даже лучше, если я не поеду. Тем скорее я стану хозяином собственных решений. Если мы с господином адмиралом объединимся, то станем сильнее.

– Во всяком случае, у тебя есть Марго, – закончил Конде. Как раз об этом подумал и Генрих, он испугался и смолк.

Филипп Морней поклонился более церемонно, чем было принято между ними.

– Сир, прошу вас теперь отпустить меня. Но так как отъезжающий подобен умирающему, соблаговолите выслушать мое завещание. Вас задерживают здесь, чтобы остальные ничего не заподозрили и заблаговременно, все сразу, одним сильным отрядом не вырвались из города. Только так они могут еще благополучно унести ноги, иначе никак, а ведь у них есть чувство самосохранения, словно у животных, которые стараются убежать подальше от места убоя. Прислушайтесь к разговорам вокруг вас, и вы услышите от каждого из наших людей, что он предпочел бы находиться как можно дальше отсюда и медлит лишь потому, что вы не оказываете сопротивления надвигающимся на нас событиям.

– Ты, Филипп, от имени адмирала сочинил блестящее послание к королю Франции, утверждая, будто его подданные по самой своей натуре только и жаждут, что убивать да грабить – если не чужих, то хотя бы друг друга. Вот и теперь ты волнуешься и опять преувеличиваешь. Колиньи уверен в дружелюбии короля. Он еще спокойнее, чем я, иначе зачем бы он здесь оставался?

– Он остается, ибо его ждет могила. А тебя ожидает брачная постель.

Тут толпа захмелевших гостей разлучила их. А когда Генрих попытался снова отыскать своего друга, тот уже исчез.

…И чудеса

А тем временем шум и гам все усиливались. Из дворца герцога Анжуйского гости перекочевывали в замок Лувр, где должен был продолжаться прерванный утром бал. Сегодня не слышно было громких споров, вместо этого теснившихся повсюду придворных словно постигла какая-то странная, внезапно поразившая их слепота. Они уже не знали, кого именно отталкивают в сторону или, наоборот, втягивают в эту толчею. Даже ближайшему окружению короля Франции не оказывалось должного почтения. Тем временем Генриха совсем оттеснили. Марго уже не было видно, ее обступили какие-то зыбкие стены, и он не находил из них выхода. Поэтому он невольно крикнул:

– Марго!

Кто-то ответил:

– Уехала в карете со своими фрейлинами. Идите сюда, сир, ко мне!