Молох ведьм

Сейчас, когда я пишу эти строки, многое изменилось. Я вёл записи с того самого августовского дня, когда судьба отправила меня в Мадрид вслед за Розалин. Дорога заняла почти три месяца, поскольку нам пришлось посетить немало городов, где разгневанные жители могли бы насладиться зрелищем пленённой ведьмы. Ещё два месяца Комиссия и инквизиторы учиняли следствие. Формальности задержали меня почти на три недели, но теперь, когда всё кончено, я не хочу оставаться здесь ни одного лишнего дня. Я, наконец-то, смог взять себя в руки, чтобы описать печальные события, случившиеся за это время. Я хочу, чтобы потомки судили о поступках Розалин Макбрю, опираясь не только на голословные обвинения и признания, выбитые под пытками. Хотя судить — прерогатива бога. Я проповедовал это на протяжении всей жизни, но окончательно уверовал лишь в то кошмарное утро, когда Розалин отвели на костёр. Чувства опять берут верх и слёзы душат меня всё сильнее. Я постараюсь описать всё как было, не раскрашивая факты своими переживаниями. К счастью, у меня сохранились прежние записи, где я не изменил и строчки, постараюсь и тут обойтись лишь сухими фактами, хотя уже сейчас вижу, что это почти невозможно.

Ведьму везли в железной клетке. Я лично следил за тем, чтобы она не отдала душу дьяволу Господу по дороге. Да, это был мой путь, моё очищение и искупление. Любовь народа, благодарный, постоянно множащийся приход, проповеди, на которые приезжали даже из Парижа — всё это пресытило моё сердце. Скажу без лишней скромности, во время проповедей никто не спал и уж тем более не играл в карты даже на последних рядах. Добрая паства и благостная, безбедная судьба позволили мне прожить счастливо, легко и беззаботно. В одну из ночей я обратился к Нему, спросил, — Отец, а где же мои страдания? Да, я не брал взяток, не устраивал содомию с распутницами, не злоупотреблял вином и не уничтожал врагов государства под эгидой церкви. Но и лишений, если не считать периода неразумной юности, я особых не испытывал. Пора, пора уже думать о вечности.

Я шёл за Ведьмой, держась за клетку. Грязь, дожди, а потом и жестокий снежный шторм — мне никогда не было так тяжело и в то же время так отрадно. Я много молился, много спрашивал Его о сути бытия, о людях, о мире. Это было благословленное время. А потом Ведьма заговорила со мной. Это было так неожиданно, что я не удержался и стал делать записи наших бесед. Увы, они утрачены теперь навсегда, но кое-что удалось сохранить в дневниках и я не побоюсь описать некоторые из них.

Впервые мы заговорили, когда я протянул ей яблоко. Зачем? И сам не знаю. Так бросают краюху хлеба голодной, паршивой собаке, захлебывающейся от злобы собственной слюной. Розалин промолвила что-то вроде благодарности. И это были первые не богохульные слова человеку в кардинальской мантии, следующему за ней и вместе с ней. Вечером я дал ей немного горячей воды умыться. Воды хватило лишь на лицо. Растрёпанная, худая, она, пожалуй, была слишком красивой, чтобы умереть такой лютой смертью. Умывшись, Ведьма спросила:

— Зачем ты помогаешь мне, монах?

Я ответил, что ей следует называть меня Его Высокопреосвященство. Она сказала, что это не имеет никакого смысла.

— Какая разница, как я тебя называю? Монахи, иноки, священники, муллы, раввины — вы все одинаковы. Верите в кого-то, кто сидит на облаке и грозит пальцем за прегрешения. Чем моя вера в силы природы отличается от вашей? И почему вы так боитесь сатаны?

Признаться, я не готовился к такому повороту. Она была ведьмой, но она же была заблудшей овцой. Стало быть, я мог проповедовать. Я пытался объяснить, что сатана есть враг рода человеческого, но Ведьма сказала, что не верит в сатану, как и не верит в бога.

— Разве можно казнить человека лишь за то, что он во что-то не верит?

Я пытался философствовать о пустоте души, приводил примеры, что незаполненная бочка может служить вместилищем мёда или гнилой воды, но она лишь скалила свои ослепительные зубы, а я словно оправдывался перед ней.

С каждым днём наши беседы становились всё более глубокими и меня стало настораживать, что многие доводы Ведьмы были весомыми и не такими уж безосновательными. Конвоиры менялись, в городах нам давали ночлег и провиант и однажды за ужином мне захотелось принести Розалин кусок пирога.

Она съела его с жадностью.

— Ты мне нравишься, монах. Жаль, что ты старый, иначе я бы обязательно вышла за тебя замуж.

Тут она расхохоталась, а потом печально поглядела на меня.

— Эта дорога — самое лучшее, что у меня осталось. Собеседник из тебя — так себе, но выбирать не приходится. Спасибо, что беседуешь со мной. Остальные только плюют, бросают помои или наслаждаются зрелищем, когда я задираю юбку, чтобы сходить до ветру.

Я пропустил её слова мимо ушей.

— Зачем ты губила людей, зачем заманивала детей в леса, где они гибли от холода, зачем отравляла колодцы, зачем колдовала?