Молоко в ладонях

Уже к концу сентября, все чаще стали страшно выть жуткие сирены, толи собирая людей, толи разгоняя по бомбоубежищам, которые наскоро устраивались в подвалах больших и крепких домов. Сашку тоже предупредили о необходимости отъезда; выдали предписание и велели на следующий день явиться для отметки и получения дальнейших указаний. А ночью бомбили самый центр города и от места, куда необходимо было явиться утром, остались одни руины и глубокие воронки от взрывов. Отдельные кварталы города горели и клубы едкого, черного дыма низко стелились вдоль пристани. Поговаривали о скором взятии города немецкими войсками. Однажды, совсем случайно, стоя в очереди у колодца, в котором все брали чистую питьевую воду, Сашка услышал неприятные разговоры о немцах, проживавших на территории Украины и каких-то их коллаборационистских склонностях. Заинтересовавшись, он переспросил про непонятные склонности. Ему ответили, что вероятно местные немцы станут помогать своим и непременно примкнут к фашистской армии. Поэтому есть Указ правительства о депортации на восток в первую очередь этой части населения и взятия ее под особый контроль. Эта новость ошеломляла и навевала тревогу, ведь в его свидетельстве о рождении он тоже значится как немец и если к его национальности станут относиться с долей предвзятости или даже ненависти, то это может отразиться и на нем:

«Ну что же, – решил Сашка, – уж лучше к родственникам в далекую Сибирь, чем в жуть детского дома или какой-нибудь лагерь для этих самых коллаборационистов», – Сашка даже задумался; его сознание способно было выговорить такое сумасшедшее слово, а вот язык вряд ли…

Поднявшееся над морским горизонтом, яркое солнце, словно надолго прощалось с Сашкой, даруя ему благодать летнего, уютного утра, ничуть не напоминающего о тяготах грянувшего лихолетья. Собрав утром остатки сушеных бычков и хлеба, он отправился на станцию, чтобы, отыскав любой приемлемый способ проникновения на поезд, идущий на восток, эвакуироваться самому, а не дожидаться пока о нем позаботятся другие. От такой заботы ему хотелось поскорее уехать.

Невыносимо трудная и долгая дорога вынуждала скитаться и голодать. От бычков вскоре остались одни воспоминания и только запах, исходивший от ладоней, когда Сашка подолгу грел руки в карманах, в которых когда-то лежала рыба, кружил голову и приходилось давиться слюной и обсасывать слегка солоноватые пальцы. Наверное, если бы не карманы, он бы не выжил на пути в Сибирь, к желанным и далеким родственникам. Однажды, изнемогая и почти умирая от голода, кусочек хозяйственного мыла кем-то случайно забытый на подоконнике одной из перевалочных станций, представился Сашке ломтиком хлеба и, не выдержав пытки голодом, почти в неосознанном состоянии, он его машинально съел, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Рука сама потянулась к нему и положила в рот. С сильным отравлением и острыми болями в желудке он попал в больницу. С мылом промыв все свои внутренности, Сашка чудом остался жив. И лечащий врач, посещая его в палате, даже шутил по этому поводу: «Ну что, стиранный ты наш юноша, теперь в твоих кишках даже глистам завестись будет сложно; не выживут, как есть отравятся…»

Чтобы выписаться из больницы, пришлось сообщить адрес родственников, в противном случае его ждал Детский дом. Однако, ему поверили, так как адрес Марты он сообщил не на словах, а подтвердил его сохранившейся вместе с серебряным «наследием» отца, телеграммой. Дорога от Урала до Сибири оказалась не менее долгой, но была уже безопаснее и легче, благодаря справке, выданной в санитарном учреждении для следования больного к месту проживания родственников, и обязательного прохождения дальнейшего лечения на месте. Справка прилагалась к телеграмме и служила Сашке документом, на случай милицейских проверок в пути. Не имея на руках такого рода бумажек, его на любой станции могли причислить к гильдии беспризорных малолеток, лишившихся родителей и блуждающих по стране в поисках приключений, с вытекающими из того последствиями. Теперь же, можно было вполне легально добираться до цели любым, следующим на восток, поездом.

Глава четвертая

«Узники без вины»